лых постелях, ходим ли мы по земле, она несется и в свете, и во мраке в своем бесконечном беге.
Ночь. Не спится. Я встаю с постели и подхожу к окну, заглядывая во тьму, испещренную светом далеких звезд и галактик. Кто я, зачем я тут – этот вопрос мучает меня с рождения, как и многих других. Но небо молчит, оставляя разгадку на потом.
Давно, в детстве, глубокой ночью я бежал стремглав по улице в аптеку за кислородной подушкой. От удушья умирал мой дед. На бегу я смотрел на высокие крыши домов и просил неизвестно кого помочь мне спасти деда. В аптеке мне не хватило несколько монет на спасительный кислород. Меня выручил пожилой еврей, которому в эту ночь было плохо, и он тоже оказался в этой аптеке, – наверное, не просто так, а кто-то его послал. Дед мой в тот раз выжил.
На следующий день родители дали мне эти спасительные копейки, чтобы я отдал их доброму старику. Я же, вместо того, чтобы отнести их, по пути к нему купил на них мороженое. И вроде это было столько лет назад, и был я совсем ребенком, но что-то оттуда, свыше, заставляет меня вспоминать это с мучительным стыдом каждый раз, когда я остаюсь наедине с собой.
Как много мы совершаем поступков, за которые с годами становится просто не по себе. Наверное, это хорошо, что стыдно, значит, в нас все же что-то есть, но лучше, чтобы самой причины не было вообще.
Небо чернее черного, а на земле лежит ослепительный белый снег. Еще немного поразмышляв, иду спать.
А наша планета летит себе с миллиардами своих детей, половина из которых спит в ночи, а половина бодрствует при ярком солнце. И каждый из них хоть раз в своей жизни обязательно проснется и заглянет сам в себя.
Единственная
Этот столб пара, поднимающийся вверх по прохладному осеннему воздуху от долины гейзеров, видно за десятки километров. Любопытные пассажиры прижались лбами к иллюминаторам и любовались разноцветными деревьями, растущими на склонах бесконечных сопок.
Я ненавижу любые перелеты – везде, где нет под ногами твердой земли, во мне нет уверенности в счастливом завтрашнем дне. И даже самый прекрасный вид не может отвлечь меня от невеселых мыслей.
Момент мягкой посадки и наступившая тишина после свистящего шума винта вертолета мне приятнее всех открывающихся здесь взору пейзажей.
Матвеич был смотрителем заповедника уже не один десяток лет, и ему не надо было вскидывать к глазам руку с часами, чтобы узнать, сколько времени. Дыханием земли, как по расписанию, уже сотни лет взлетали вверх сотни тонн кипящей воды в клубах пара. Он рукой показал мне на очередной гейзер: «Через две минуты плюнет в небеса». Я засекал на часах, и точно в предсказанное время из-под земли раздавалось клокотание с шипением, и вверх вырывался фонтан, разбрызгивая горячие капли.
Он показал мне пальцем на склон с огромными, по несколько метров шириной, желтыми непонятными отложениями: «Смотри, сегодня утром медведь насрал». «Так много?!» – на моем лице отразилось неподдельное изумление. «Какого же он размера?! И дерьмо у него жуткого цвета», – я с опаской стал озираться по сторонам, вспоминая фильмы Спилберга.
Отсмеявшись и утерев набежавшие слезы, он пояснил: «Желтые пятна – это селитра, а мишкино произведение вон, с краю лежит. Да, давно я так не смеялся! Если бы тут такие монстры водились, я бы первым уехал!»
Он рассказывал мне о долине, а сам не переставал улыбаться. И я улыбался ему в ответ, представляя свое выражение лица в тот момент.
– Михаил Матвеевич! А что там, за перевалом? – мое внимание привлекли огромные клубы пара, появившиеся из-за гряды скал.
– Как бы тебе сказать? Вот эта часть – долина гейзеров, а там как бы долина смерти. Оттуда вместе с паром на поверхность вырываются ядовитые газы, над ней даже птицы не летают! Вдохнешь, и тебе каюк!
– А вы хоть одним глазком ее видели?
– Многие видели, вот только рассказать о ней мало кому удалось! Кто-то там остался, а кого-то обратно в цинковом ящике отправили. Только некоторым повезло!
– А вам удалось с ними поговорить?
– А чего с ними говорить, я сам ее видел! Она меня даже спасла!
– Михаил Матвеевич, расскажите!
– Ладно, расскажу! Только давай присядем, мне все-таки уже семьдесят два, бегать уже лень по сопкам.
Услышав о его возрасте, я удивился – мне казалось, ему максимум лет шестьдесят.
Мы присели на огромный валун, в котором была выдолблена скамейка, а у наших ног бежала маленькая речка с горячей водой. Ее течение было странным: то она текла ровно, то вдруг набухала, и ее журчание становилось громче.
– Если извергается какой гейзер выше по течению, то сразу поток увеличивается, – пояснил Матвеич.
Он разгладил рукой свои густые седые усы с небольшой желтизной от никотина на концах (на голове у него волос было не густо, поэтому она была пострижена под машинку). Вытащил из кармана пачку папирос «Беломор-канал», привычным движением выбил пальцем одну папироску,