стороне остался Тернберри.
– Это горит дом? – спросила Беток и посмотрела на нее, ожидая ответа.
– Нет, – пробормотала Эффрейг, чувствуя, как похолодело у нее внутри, а по коже пробежали мурашки.
Пожар был слишком велик для этого, горело во многих местах сразу, и небо уже затянуло плотным облаком дыма. Пожар охватил не один дом, а сразу несколько.
– К нам пожаловали англичане. – Смысл этих слов словно молотом ударил ей в голову через несколько мгновений после того, как они слетели с ее губ.
Вот уже много месяцев ходили слухи о готовящемся вторжении, сея семена страха и паники в сердцах людей. Эффрейг пересказывали их мужчины и женщины, приходившие к ней за снадобьями и заговорами. Поначалу они по секрету сообщили ей о том, что замок Карлаверок пал. Одни говорили, что теперь англичане пойдут на север, к Глазго, другие уверяли, что они движутся на запад, к ним. Население Тернберри и других поселений вдоль побережья Каррика было поголовно охвачено страхом, но не трогалось с места, словно кролики, которых накрыла тень ястреба. Не желая бросать дома и скот или дать погибнуть урожаю на полях, они надеялись, что хранители, Джон Комин и Уильям Ламбертон, заставят англичан повернуть назад еще до того, как те заберутся слишком далеко. Теперь стало ясно, что надежды их оказались тщетными.
Беток, побледневшая после слов Эффрейг, шагнула наружу. Взгляд ее был прикован к клубам дыма.
– Я должна вернуться к детям, – сказала она, обхватив себя руками за плечи. На лбу и над верхней губой у нее выступили капли пота, но при этом она дрожала, как в ознобе. – Своим детям.
– Уже слишком поздно. Тебе лучше остаться здесь. Сомневаюсь, что солдаты полезут в такую глушь. – Эффрейг уже чувствовала запах дыма, к которому примешивалась вонь сгоревшей соломы и тростника.
Но Беток, кажется, не слышала ее. Она поспешила прочь, через лес, напрочь позабыв о кувшине с вином, в котором находилось чудодейственное снадобье, способное излечить импотенцию ее мужа.
Эффрейг смотрела ей вслед, пока женщина не исчезла за деревьями, над которыми закружили птицы, с завидной легкостью избегнувшие гибели в огне. Вернувшись в дом, старуха пожалела, что с нею нет собак. Последняя, старая и слепая, умерла две зимы назад. Она задержалась на пороге, вперив взгляд водянистых глаз в огромный дуб, возвышавшийся над ее хижиной и украшенный плетеными клетками. Их было много, ветки дерева буквально усеивали чьи-то судьбы, надежды и мольбы. Большинство жаждали заполучить любовь, деньги или здоровье, и в каждой плетеной корзинке на ниточке висел символ чьих-то желаний: прядь волос, перехваченная красной лентой, потертый шелковый кошель или побег вербены. Эффрейг взглядом отыскала еще одну, на самой вершине, в центре которой медленно вращалась корона из вереска, полыни и дрока.
– Где ты, Роберт? – пробормотала она.
Дым окутал Тернберри глухим