прошептал ему на ухо. Главарь отрицательно покачал головой. Но борода, видать, был ему близким человеком и еще раз, настойчивее попросил предводителя, сказав ему при этом что-то приятное. Лицо самозванца просветлело, и он во весь голос объявил:
– Радуйся, строптивец. Воевода Асташев выхлопотал для тебя помилование. Раз в ратном деле ты мне не помощник, придется, батенька, послужить тебе Московии на ниве образования. Поедешь с воеводой за Каменный Пояс в мое царство, в славный город Томск. Завтра Василий Афанасьевич отбывает туда за казацким пополнением для моего войска. Заодно и тебя с собой прихватит. У воеводы молодая жена – француженка, по-русски двух слов связать не может. А он по-французски не парлекает. Как молодоженам общаться? Иной раз и поговорить хочется. Воеводу учить басурманскому языку уже поздно. Он и по-татарски-то не знает. Да и, по правде говоря, здесь он мне нужен. Кто мне Москву брать будет? А вот женушку его ты русскому научи. Когда война закончится, приеду в Томск и сам проверю, как ты исполнил государев наказ. А теперь молчи. Еще одно слово поперек моей воли – и петля тебе обеспечена. Милость моя не беспредельна.
Стражники вывели меня в сени, где уже поджидал нас отец Герасим. Он перекрестил меня двумя перстами и пролепетал:
– В рубашке ты, Петр Андреевич, родился. В рубашке. Надо же, самому царю перечить вздумал. Христом Богом заклинаю, не делай больше так. Ладно, сейчас обошлось. Но всегда везти не может. Гонор свой поумерь. В Московии этого не любят. Люди там могут показаться тебе малообразованными, зато они честные и открытые. И не смотри ты на меня букой. Попадешь за Каменный Пояс, сам все поймешь. А за Марию Ивановну не беспокойся. Я ее за свою племянницу выдал. Мы с попадьей за ней присмотрим. А теперь ступай. Да поможет тебе Бог!
Ночь я провел в своей комнате. Как это ни странно, несмотря на все пережитые в минувший день испытания, я, лишь прикоснувшись к постели, забылся мертвецким сном. Разбудил меня вкрадчивый голос Савельича:
– Батюшка Петр Андреевич, вставайте. За вами пришли.
Наскоро умывшись, я накинул шинель и вышел во двор. Меня дожидалась длинная татарская кибитка, рядом с которой прохаживался уже знакомый мне Василий Афанасьевич Асташев.
– Долго почиваете, господин учитель, – укорил меня воевода. – Солнце уже высоко. А нам надо засветло до Оренбурга добраться. Забирайся в повозку. Поехали.
В этот момент из дома выскочил Савельич с чемоданом и огромным узлом, в который были собраны все мои пожитки. Бедняга, наверное, всю ночь не спал, укладывал вещи. Но Асташев приказал вознице трогаться. Я попытался было возразить, что мне уезжать без слуги и вещей не с руки. Но воевода сердито ответил, что дорога нам предстоит дальняя, и лишняя поклажа не нужна, лошадям и без того несладко придется.
Последнее, что мой взор запечатлел в Белогорской крепости, был старый слуга, растерянно стоявший посередь улицы с чемоданом и узлом и провожавший взглядом сани.
Он вообще