обидно. Где-то внутри опасно затлел фитиль, ведущий к взрыву. Но секунды дипломатично замедлили бег, давая нам возможность помириться. Я вынужден был признать: Адель была права – и про работу (будь она…) и про халат (чтоб ему…).
– Помнишь, – решил я взять себя в руки и плавно отвести беседу в другое, более спокойное русло, – я играл в э-клубе в шахматы с одним типом; я его ещё называл «номер на груди», потому что все данные о нём были засекречены, и он выходил на связь под кодовым номером, так что в клубе никто о нём ничего не знал?
– Помню. А он что, решил рассекретиться?
– Нет, – пытался я держаться зыбкого курса на примирение, – думаю, что с ним что-то случилось. Он не выходит на связь с прошлой пятницы, и все мои послания пока остались без ответа.
– Ну и…
– Ну и жалко, он хорошо играл…
– Ты, кстати, там работаешь или играешь в свои шахматы? – Адель упорствовала, безответственно играя с наполненной электричеством атмосферой…
– Играю в мои шахматы, – окончательно разозлился я и бросил трубку. Краем глаза заметив, как подбегал к ней наш маленький сын и с жаром что-то сообщал. Теперь-то я знал, что это была очень важная новость1. Но рука вовремя остановиться не смогла, опустилась, надавив кнопку.
Я сидел перед погасшим экраном и перегревшимся чайником выпускал пар, думая, отчего же тело отстаёт от мозга, откуда в нём берётся эта самостоятельность или, наоборот, инертность. Адель в эту секунду гладила малыша по голове и дипломатично поясняла, что папа повесил трубку потому, что у него много дел…
После этого нашего разговора, который не длился, пожалуй, и двух минут, день закис. Свернулся, как молоко. Зато с него и начались-таки приключения…
Воспоминание пятнышком вилось вокруг электрической розетки. Я вздохнул и попытался перевести взгляд в иное место, перевалился на другой бок. Но с другой стороны было не лучше: там тонким параллелограммом выделялся контур герметичной двери с очень неприятным, как напоминание об ушедшей в прошлое свободе, глазком смотрителя. Здесь, в этих белесых, словно грязный пластик, стенах камеры приключения мои, кажется, заканчивались. Оставались одиночество настоящего и сумбурные мысли о прошлом и будущем…
Кстати, в будущем меня, конечно, отпустят. Зачем я им нужен. Вероятно, будет настоящий судебный процесс. И на нем все будет не так глупо, как в увиденном бреду. Латыни, например, не будет, а материалы дела, наоборот, – будут готовы. В случае затруднений я смогу молчать, оставив за собой право выступить в прениях; право мне это будет дано кивком головы председателя, и я буду спокойно сидеть на неудобной скамейке зала заседания за спиной подзащитного в ожидании прокурорского выступления. Но пока до процесса далековато, пока вокруг штукатурка стен камеры, дверь и одиночество… И мелкие крохи воспоминаний, оставшиеся от приключений.
От приключений ли?