и понимающе – выбранный конь был не из дешевых.
Приближался первый день сезона.
Мы стронулись с места накануне – до «гармошки» еще нужно было добраться.
– Все как и в предыдущий раз, – объяснял мне Ниршав. – Там, у входа, всегда полно народу торчит, в том числе и местные. Продают охотникам припасы, напитки, следят за лошадьми и прочее. Вещи могут на хранение взять. Им за это всегда монетка-другая перепадает. А в селах лишняя монетка – это огромный прибыток. Это значит, что налог можно деньгами заплатить.
– А не все равно, деньгами или продукцией?
– Брось, конечно, не все равно. Деньги – они деньги и есть. В деревне они очень дороги, их тут бывает мало. От скупщиков, разве что, или с дальних ярмарок (потому что на ближних не столько деньги в ходу, сколько мена). Но скупщики берут зерно и поделки по бросовым ценами, пуд за медяху, сам понимаешь, им свою поездку хочется по-настоящему оправдать. И налоги рассчитываются по тому же принципу. Это значит, на налог надо отдать добрую половину урожая, и хватит ли – неизвестно. А везти самому продавать товар на дальние ярмарки – опасно, могут ограбить, к тому же надолго хозяйство без присмотра не оставишь. Хозяйство без мужских рук мигом нищает. Так что для крестьян охотники, которые привозят с собой живую деньгу, – надежда на безбедную жизнь.
– Их можно понять. – Я впервые задумался о том, как жили наши предки. Наверное, так же. Наверное, и они были бы рады, если бы им какие-нибудь искатели приключений привозили, считай, прямо к порогу возможность разжиться настоящими деньгами, и скакали бы перед этими искателями на задних лапках.
– А то ж!
Инсард догнал нас уже на пути к «гармошке» – встрепанный, словно бы помятый, но довольный. Приветственно взмахнул рукой и пристроился рядом с Манджудом, как всегда увлеченно молчавшим.
– Ну, как у тебя с семьей? – весело окликнул его Ниршав.
– Да как всегда. – Охотник глянул диковато и оживленно. – Обожаю смотреть, как она мне кружку подносит, а у самой в глазах: «Когда ж ты сдохнешь-то?!»
– Что в этом хорошего? – проворчал Сайну.
– Когда она злится, живая становится, бойкая. И днем, и по ночам. Жизнь какая-то и в глазах, и в жестах. Когда ей все равно было – как рыба снулая, как кусок желе. Прикоснуться противно. Ей-богу, равнодушие хуже, чем ненависть. От равнодушия жизнь опротивеет, а так хоть какая-то встряска.
– Ну нет. Если бы я в доме не чувствовал уюта и покоя, то зачем такой дом вообще нужен?
– Это уж как повезет. Теперь отправить ее обратно к родителям – мой кошелек такой траты не выдержит. И получится, опять же, что я ей отпускную за свои же деньги даю: гуляй, мол, с кем хочешь? Нет, так не пойдет. Будет жить со мной и радоваться.
Я с любопытством покосился на Инсарда, но задавать вопросы на тему чужой супружеской жизни было немыслимо. Одно было ясно еще и без всяких размышлений: чужая жизнь – это такие дебри, в которые нос лучше не совать, иначе голову оторвет.
…И в самом деле, у леска, за которым, как мне объяснили,