пакет с хлебом и сыром, который получила от миссис Уимпол, и прижала его рукой, чтобы он не упал на грязный пол, если экипаж занесет на повороте. Кто знает, может быть, это будет единственное, что съест ее мать за день. Если Фелисити еще удастся ей его передать…
Это был второй раз, когда Фелисити разрешили встретиться с матерью, но она все равно не смогла побороть чувства отвращения, которое охватило ее на подъезде к Ньюгейтской тюрьме – мрачному зданию, выстроенному над одними из ворот старой городской стены.
Перед входом она остановилась, чтобы собраться с духом. Пока ехали, солнце взошло над городскими крышами, но не над Ньюгейтской тюрьмой. Она подняла голову и всмотрелась в серое здание. В нишах стен с одной стороны стояли статуи, символизирующие главные добродетели: Справедливость, Стойкость и Благоразумие. С другой стороны расположились Свобода, Безопасность и Достаток. Девушка покачала головой, не в силах поверить тому, что эти добродетели были запечатлены на здании тюрьмы, построенной на несправедливости, подавлении, унижении и лишениях.
Под шипение газовых фонарей Фелисити прошла за молчаливым надзирателем по сводчатому коридору к женскому отделению. Когда завернули за угол, в нос Фелисити ударило такое зловоние, что в животе у нее все перевернулось. Жуткий звук из слившихся воедино женских криков, плача и воя наполнял коридор и становился все громче и ужаснее по мере их приближения к двери с решеткой. Мерзкий запах экскрементов, рвотных масс и алкоголя бил в нос, а вопли сотен измученных женщин разрывали уши.
Девушке захотелось развернуться и бежать отсюда без оглядки, но она понимала, что не сделает этого. Кроме нее, у матери не было никого. Она – ее единственная надежда на выживание.
Сердце Фелисити чуть не выпрыгнуло из груди, когда надзиратель открыл тяжелую дверь и пропустил ее к железной решетке. Крики и стенания переросли в нечто невообразимое. Она закрыла уши руками и вдруг поняла, что тоже кричит. Ей показалось, что ее голова вот-вот взорвется…
Надзиратель со злостью заколотил дубинкой по железной решетке, и только тогда крики постепенно смолкли. Фелисити неуверенно опустила руки. Теперь были слышны только крики детей и плач младенцев, сопровождаемые мучительными стонами, кашлем и скорбными всхлипываниями.
В полутьме, при свете нескольких ситниковых[3] свечек и маленького очага, были видны жмущиеся друг к другу полуобнаженные тела.
Надзиратель поднял фонарь, что позволило ей рассмотреть лишь небольшую часть помещения. Фонарь осветил ад, в котором жили эти женщины. Усеянные вшами брови и волосы. Лохмотья, пропитанные грязью, выделениями организма и кровью от месячных, а кое-где даже с пятнами жидкостей, истекающих при деторождении. И их здесь были сотни, втиснутых в грязное прямоугольное помещение, разделенное на шесть общих камер и две маленькие одиночные. Многие из этих женщин, как и ее мать, были брошены сюда без суда и следствия.
Где-то