Слушаю вас, сударыня.
– Мой муж приземлился?
Последовало молчание, показавшееся ей необъяснимым. Затем короткий ответ:
– Нет.
– Он опаздывает?
– Да…
Снова молчание.
– Да… опаздывает.
– О!..
Это был вздох раненой плоти. Опоздание – пустяк… пустяк… Но если оно затягивается…
– О!.. В котором часу он должен прибыть?
– В котором часу он должен прибыть?.. Мы… мы не знаем.
Теперь перед ней была стена. Она слышала лишь эхо своих вопросов.
– Умоляю, ответьте мне! Где он сейчас?..
– Где он сейчас? Подождите…
Медлительность этих людей причиняла ей боль. Там, за стеной, что-то происходило.
Наконец они решились.
– Он вылетел из Комодоро в девятнадцать тридцать.
– И с тех пор?
– С тех пор… сильно опаздывает… сильно опаздывает из-за плохой погоды…
– О! Из-за плохой погоды…
Какая несправедливость! И какое вероломство – в этой луне, праздно повисшей над Буэнос-Айресом!.. Молодая женщина вспомнила вдруг, что от Комодоро до Трелью каких-нибудь два часа полета, не больше.
– И целых шесть часов он летит до Трелью?! Но посылает же он вам радиограммы… Что он говорит?
– Он говорит? Но в такую погоду… Вы сами понимаете… его радиограммы до нас не доходят.
– В такую погоду!..
– Итак, решено, сударыня: мы позвоним вам, как только что-нибудь узнаем.
– О, вы ничего не знаете…
– До свиданья, сударыня.
– Нет! Нет! Я хочу говорить с директором!
– Господин директор очень занят, сударыня, он на совещании.
– Мне это безразлично! Совершенно безразлично! Я хочу с ним говорить!
Заведующий бюро вытер капли пота со лба:
– Одну минуточку…
Он открыл дверь Ривьера.
– С вами хочет говорить госпожа Фабьен.
«Вот оно, – подумал Ривьер, – вот начинается то, чего я боялся. На первый план драмы выступают чувства…» Вначале Ривьеру хотелось их отвергнуть: матерей и жен не допускают в операционную. И на корабле в минуту опасности чувства должны молчать. Они не помогают спасать людей… Однако он решился:
– Соедините ее со мной.
Он услышал далекий голос, слабый, дрожащий, и тотчас понял, что не сможет сказать ей правду. Сойтись сейчас в поединке – разве хоть одному из них это принесло бы какую-нибудь пользу?
– Прошу вас, успокойтесь, сударыня! В нашем деле так часто приходится подолгу ждать вестей.
Он приблизился к той грани, за которой вставала уже не беда отдельного, частного человека – возникала проблема действия как такового. Ривьеру противостояла не жена Фабьена, а совершенно иное понимание жизни. Ривьер мог только слушать и сочувствовать этому слабому голосу, этой песне, такой грустной и такой враждебной. Ибо ни действие, ни личное счастье не могут ничем поступиться, они враги. Эта женщина тоже выступала от имени некоего мира, имевшего свою