ниже их. Тогда он делал вид, будто ничего особенного не происходит, гордо расправлял плечи и отвечал с таким же высокомерием.
В тот день он поднялся из‑за стола и, сославшись на усталость, ушел в спальню. Анна кормила грудью Рамона. Жоан никак не мог понять, что стало причиной его беспокойства. В воздухе витала угроза, он чувствовал ее приближение, но не мог четко сформулировать ее признаки.
Жоан достал свою записную книжку. Она была небольшой, в кожаной обложке. Жоан погладил переплет: он любил свой дневник, поверял ему все свои думы и чаяния. Первую такую книжку он сделал в лавке Корро из обрезков, когда был еще подмастерьем, и мастер разрешил ему оставить ее себе, поскольку качество не соответствовало требованиям, предъявляемым гильдией к продаже. Жоан научился писать с помощью этой книжки, заполняя ее страницы заметками, сделанными великолепным каллиграфическим почерком, которому обучил его наставник Абдулла. Жоан уже потерял счет новым книжкам, которые он заполнял, как и ту – первую. Процесс внесения записей в дневник заставлял его предаваться размышлениям, а также имел успокаивающий, почти магический эффект.
В тот вечер он записал: «В чем причина моего беспокойства? Неужели в том, что я достиг таких высот слишком быстро?» И, подумав над этим, добавил: «Нет, дело не только в этом. Это связано с Анной».
Жоан в тот вечер сидел за столом, расположенным на возвышении в углу лавки и в силу этого доминировавшим над всем помещением. Было еще рано, и Анна находилась наверху. В лавку зашел только один посетитель, которым сейчас занимался Никколо, и Жоан, воспользовавшись моментом, углубился в чтение книги «Беседы о человеческом достоинстве», которую он планировал напечатать в количестве трехсот экземпляров. Жоан был абсолютно согласен с высказываниями Пико делла Мирандола[1], особенно с теми, которые были связаны с вопросами права на личное мнение и уважения в отношении других культур и религий, и радовался тому, что Александр VI признал этого автора невиновным в ереси, в чем он был обвинен предшествовавшими папами и предан анафеме, что означало неминуемое тюремное заключение. Жоан не был лично знаком с Папой Борджиа, но ему импонировала широта взглядов Папы в отношении Пико, а также его благородный жест, когда он великодушно предоставил убежище иудеям и новообращенным, бежавшим от преследований испанской инквизиции.
Мелодичный смех отвлек Жоана от книги, в которую он был полностью погружен, и он мгновенно узнал его обладательницу. Это была Санча Арагонская, племянница короля Неаполя, княгиня де Сквиллаче и супруга Джоффре Борджиа, младшего из сыновей Папы, которая прибыла на встречу дам, назначенную на этот вечер в книжной лавке.
– Вы недостаточно красивы, не богаты, не знатны для меня, – говорила она Никколо, глядя ему прямо в глаза.
Санче было восемнадцать лет, но она