где были, говорите, что к генигесам на игры ездили, – сказал напоследок Тэмуджин.
Толпа порысила в обход.
Тэмуджин и Бэктэр, оставшись одни, дождались, когда те скроются за бугром, и шагом тронулись к смутно темневшим в ночи юртам.
– Ну как, тебе не досталось? – спросил Тэмуджин, чтобы заговорить с Бэктэром.
– А что, если и досталось?
У Тэмуджина пропала охота разговаривать.
Молча проехали в свой айл, молча расседлали коней и разошлись по своим юртам.
IV
– Тэмуджин, вставай!
С трудом приходя в себя от сонного забытья, Тэмуджин почувствовал в голосе матери непривычный холодок.
– Что случилось? – он через силу оторвал голову от кожаной подушки, туго набитой овечьей шерстью, и сквозь смеженные ресницы посмотрел на сереющий круг дымохода. Мигали последние звезды. – Рано еще.
– Разбуди Хасара с Хачиуном, – мать была чем-то недовольна.
Тэмуджин окончательно пробудился от сна и лежал с закрытыми глазами, досадливо гадая, что нужно ей в такую рань. Вставать не хотелось.
Вдруг его словно шилом кольнула догадка: «Про вчерашнее узнала! Ведь сонида убили…» Тэмуджин сел, перебирая в уме, что и как она могла узнать.
Подумав, он стал успокаиваться. В курене тихо, значит, от сонидов никого не было. «Да неужели от удара прутом человек может умереть? – рассуждал он про себя, натягивая на голову рубаху. – Оглушился или, всего вернее, притворился, хитрить сониды умеют».
Следующие слова матери окончательно успокоили его.
– Днями и ночами носишься по чужим куреням, значит, сил у тебя в избытке, – она сидела за красным китайским столиком у очага, со стуком расставляла чашки. По юрте шел резкий запах перебродившего айрака. – А раз некуда девать силы, будешь работать.
– А что нужно сделать? – под длинным зевком Тэмуджин скрыл облегченный вздох и тут же вспомнил про стрижку овец. Другие айлы еще позавчера начали стричь, а они задержались с выделкой шкур.
– Оказывается, он даже не знает о том, что дома делается! – мать возмущенно повысила голос. – Носится по степи как безродный разбойник, а чтобы вспомнить о доме, у него и в мыслях нет. Это в такие-то годы, а что дальше от такого начала будет? – В утренних сумерках смуглое лицо ее почти сливалось с темнотой юрты, и Тэмуджин не видел его выражения, но по голосу понял, что скоро мать остынет: не так уж сильно она рассержена, просто хочет выговорить за ночную поездку. – Овец наших кто будет стричь, может быть, восточные духи придут и помогут нам?
Оправившись от первого испуга, Тэмуджин снова прилег и начал впадать в мягкую дремоту. Сонно спросил:
– А почему так рано? – сказал и тут же пожалел: если мать задумала какое-нибудь дело, отговаривать ее – что говорить со степным ветром. Мягкая и добрая, но упрямая – как уросливая кобыла.
Оэлун обошла вопрос без ответа:
– Пока не острижем всех овец до последней, будешь дома помогать. Друзья твои уж как-нибудь без тебя обойдутся.
Тэмуджин считал стрижку овец самым нудным из всех дел, которые