они наскоро утолили голод. Облизав деревянные чаши из березового нароста, сложили их на широком камне у стены и вслед за отцом вышли на свет.
Сорхон стоял у недавно вкопанной коновязи, обложенной свежей еще землей, широко расставив ноги и держа руки за спиной. Властным, слегка надтреснутым от частого крика, как у всех табунщиков, голосом он отдавал свои повеления. Юноши, не слезая с лошадей, почтительно выслушивали его, кланялись и шагом отъезжали в сторону. И лишь удалившись на приличное расстояние, с криками пускали коней бешеным галопом, уносясь по склонам холмов прочь.
Есугей окликнул Сорхона. Тэмуджин видел, как у того, когда он обернулся, строгое и неприступное лицо мгновенно изменилось, став таким же почтительным и скромным, как у тех юношей, которые выслушивали его приказы. «Здесь все боятся Сорхона, а он боится отца», – подумал он.
– Этих троих парней я на семь дней отдаю тебе, – сказал Есугей. – Давай им кнута столько же, сколько даешь другим. Сейчас же пристрой их к делу, а потом мы с тобой подумаем, куда отогнать объезженных коней.
Тэмуджину досталось присматривать за свободными от объездки лошадьми. Восьмерых иноходцев, высоких и стройных, решили не отдавать хамниганам, поэтому их отделили и держали в сторонке.
– Не подпускай их к табуну, не давай смешиваться, – говорил ему напоследок Сорхон. – Вон того белого жеребца опасайся. С норовом конь, может и наброситься. Возьми в руку ургу[23], тогда он побоится нападать. Днем, как табун придет с водопоя, гони их к реке. Все понял?
– Да.
– Возьми ургу, – повторил Сорхон, отъезжая, и рысью направился к юрте, где поджидал его Есугей.
В помощники Тэмуджину дали одного худотелого, из одних костей под темной кожей, паренька лет десяти-одиннадцати. Тонкогубый, какими бывают, как знал Тэмуджин, люди с коварством в мыслях, в грязной латаной рубахе, надетой почему-то наизнанку, тот сразу не понравился ему. Маленькая голова со шмыгающими бусинками глаз, с которой сзади свисали плохо собранные жиденькие пряди волос, делали его похожим на крысенка, попавшего под ливень. Сидя на невзрачной каурой лошади без седла, он беспрестанно озирался во все стороны, подобно сороке, севшей на одинокий кустик. Увидев стебелек судуна или мангира, он воровато оглядывался вокруг, будто собирался украсть, торопливо спрыгивал на землю и выкапывал корешок. Уже на коне он, еле очистив, съедал свою добычу. Тэмуджин неприязненно присматривался к нему.
– Ты что, голодный? – наконец, не выдержав, спросил он, оглядывая его с головы до ног. – Плохая скотина сколько ни ест, хорошего тела не наберет, так же, видно, и ты, жуешь без передышки, а худой, как годовалый теленок в весеннюю бескормицу.
– Ем, пока есть время, а потом, может, некогда будет, – рассудительно ответил тот. – Вот пошлют что-нибудь делать, так хоть живот будет не пустой. Вчера целый день волосяные веревки на арканы плел, аж ладони опухли, – парень протянул к нему обе руки с кровавыми ссадинами на ладонях. – Ни отойти не мог, ни перекусить чего-нибудь. Со всех сторон орут: быстрее давай, быстрее, а куда