жене, – мы сохранили его.
В ответ та запричитала:
– Да, пока что, но мы должны опасаться первого же луча солнца!
Паола ничуть не возражала против их плана; она лишь распахнула свои бесцветные глаза и согласно кивнула. Это она позаботилась о том, чтобы тело Иоганна омыли в уксусе и мускусе, а потом положили вместе с алоэ и прочими специями в свинцовый гроб, обшитый кипарисом.
Погода благоприятствовала их планам. В канале Брента, по которому лошади тянули их лодку против течения в сторону Падуи, вода была серой, как камень, и поверхность ее не искрилась отражениями. Головная крытая повозка, везущая их на запад, в Брешию, подпрыгивала на неровностях унылого каменистого ландшафта.
Когда они поднялись в горы, всех своих сочных красок лишилась и земля. Небо пронзали бледные пики, казавшиеся полупрозрачными гигантскими пальцами. Вьючная лошадь, к которой был приторочен ужасающе маленький гроб с телом Иоганна, понуро брела вперед, опустив голову к земле. С другой стороны седла, чтобы уравновесить гроб, покачивался мешок с обработанными венецианскими переплетами и пакетами со смесью красок для падре Пио в Шпейере.
Остальные вьючные лошади следовали за ними на некотором расстоянии. Венделин, глядя на коня с телом брата, обнаружил, что монотонность пути заставляет его мысленно вспоминать литанию. Он не удержался и принялся нараспев декламировать ее про себя, под ритмичный перестук копыт собственной лошади: «Мой брат и то, ради чего он умер, мой брат и то, ради чего он умер».
Рядом с ним ехала Люссиета, так близко, как только могла, и держала его за руку.
Зачем я поехала? И разве можно было остаться? Как могла я отправить своего мужа в столь печальное путешествие совсем одного?
В конце концов я поняла, почему он должен был сделать это. Тело Иоганна должно отправиться на Север. Он никогда не связывал свою кровь или душу с Венецией так, как к этому стремился мой муж. Он не смог овладеть наречием нашего города. Его жена была холодна с ним: Паола сама не была венецианкой и замуж за него выходила, уже успев побыть вдовой. Эти уроженцы Сицилии такие странные: с маленьким телом и огромной гордыней. Они способны грустить и печалиться десятилетиями. И Паола такая же. Я знаю, что не нравлюсь ей. Втихомолку и с деланной улыбкой, так, чтобы никто не смог обвинить ее в недоброжелательстве, она издевается надо мной, и каждое ее слово болью отдается у меня в ушах.
– Какая славная материя, – говорит она, имея в виду мое платье, сама вся из себя чопорная, словно монахиня во время крещения. Другими словами, мое платье плохо сшито и совершенно мне не идет. Сама же она, естественно, как всегда, элегантна и безупречна.
Я никак не могла представить себе Иоганна и Паолу, соединенных актом любви: куда легче было вообразить их склонившимися над конторской книгой домашнего хозяйства. Их брак носил сугубо деловой и приземленный характер. Тем не менее