и сыро в промокшей робе валяться под ржавым Жигулёнком. И мне стало противно, что все страдают из-за меня, а ещё я понял, что роднее близких людей никого нет на свете, и никто не станет, вот так, разбиваться в кровь, чтобы облегчить твои страдания. И только подумав об этом, пожалел Алину, оставшуюся без близких. Она их очень любит. До сих пор.
Я слышал каждый вечер, как они с бабушкой готовятся ко сну, а девушка говорит о том, какой был хороший её папа, какая ласковая мать; а ещё я слышал, что она говорит о них в настоящем времени… Ну, то есть, звучало это примерно так:
«Папа у меня хороший. Мама ласковая». Никаких «был» и «была», как будто это не они сгорели заживо.
Бабушка относилась к Алине, как к дочери, не жалела грошовой пенсии, покупая эти чёртовы лосины. Другого, кажется, ей и не нужно было.
В четыре часа, когда боль немного поутихла, в дверь постучались. Я сразу понял, кто это. Бабушка и отец никогда не просили разрешения войти.
– Паша… это я.
Глаза Алины округлились. Ненадолго, секунды две длилось её удивление, а потом она стала сама собой: ледяной скульптуркой, хрупкой и стройной.
В тот день на ней были надеты ярко-зелёные лосины и неизменная рубаха, волосы стянуты в пучок, голова медленно крутилась на бледной шее, ноги босы. В паху стало тепло, когда я посмотрел на её бёдра и мысленно попросил прощения у Ани.
Алина присела на край кровати.
– Бабушка рассказала мне, как ты мучаешься, – сказала она.
Я – горный орёл, если в тот момент её глаза не сверкнули. Не от счастья, но от какого-то удовлетворения, что ли…
– Осталось четыре таблетки?
– Зачем ты спрашиваешь, если всё прекрасно слышала? – я раздражался всё больше и больше. Мало того, что культя ужасно болела, так ещё эта полоумная сидит с умной мордашкой и пытается учить меня!
– Тебе больно. Ты злишься. Ты злишься и тебе ещё больней.
Она подогнула ноги под кровать, белоснежные ладони лежали на ногах, спина слегка горбилась…
– Ты слышал ночью их, да?
– Я слышал ночью, как ты дышишь за стеной. Знаешь, такое дыхание ненормально, – я вытащил язык и спародировал псину.
– Когда мне снится отец, я всегда так дышу. Сначала бабушка тоже боялась, а теперь привыкла. Когда я сплю, мне нужно поправлять голову, вот так… – она обхватила двумя руками затылок и переместила его влево. – Тогда голова ложится на подушку, и дыхание выравнивается.
– Можно тебя попросить оставить меня?
– Разве я делаю тебе хуже?
Я хотел что-то ответить, но промолчал.
– Мне не нравятся разговоры… с тобой, – я привык бить прямо. Но, сказав это, немного испугался: всё-таки дама полоумная, мало ли чего натворит?
– Я знаю, – она прищурила глаза. – Наверное, у тебя есть девочка, которая не будет в восторге от наших частых встреч, да?
– Господи, какие ещё встречи?! – взмолился я.
– У тебя