Бог, Отец всех вещей, Тот, кто был до Первого Начала.
Свят Бог, чья воля вершится Его собственными Силами, которые он породил в Себе.
О, Ты, Невыразимый и Непроизносимый, благословен будь.
Молю Тебя обратить на меня милостивый взор Свой,
Дабы мог я просветить моих братьев, сынов Твоих.
Как бы откликаясь на мольбу, пламя на алтаре вспыхивает мириадами огней, улетая искрящимся сиянием под своды храма. Постепенно сгущаясь, свет вновь притягивается к алтарю, закручиваясь в воронку. Вихрь света танцует над алтарем, образуя собой яйцо, внутри которого рождается Вечная Жизнь. Огненный обруч, спиралью охватывающий яйцо, взрывается, ослепляя жрецов, и им кажется, что прямо на них из рыжего пламени выскакивает огненная собака, в прыжке превращаясь в юношу с головой пса. Когда жрецы приходят в себя – перед ними высится Тот, кого они звали.
Одежды бога словно сотканы из лунного света. В одной руке его – изумрудная скрижаль, в другой – кадуцей, крылатый жезл, обвитый змеями, о свойствах которого жрецам ведомо лишь то, что он может как излечивать, так и убивать.
– О, Трижды Величайший Тот, Правитель Трех Миров, Писец и Хранитель Книг Жизни, приветствуем тебя, – на едином дыхании восклицают жрецы и дружно падают ниц, не выпуская из рук драгоценных атрибутов Власти и Знания.
Янтарные песьи глаза с любопытством смотрят на распростертые тела, постепенно превращаясь в аквамариновые холодные глаза бога. Меняются и черты лица. Добродушная песья морда превращается в точеный мужской профиль, высокое чело бога венчает золотой урей. Бог равнодушно окидывает взором храм, словно не замечая раболепной шестерки у своих ног. Из ступора жрецов не может вывести даже ящерка, бесцеремонно снующая меж бусинами голов и наконец нахально взобравшаяся на угасающий алтарь. Свет теперь исходит лишь от бога, и только он да серебристая ящерка выглядят живыми средь каменных колонн храма.
– Не уснули бы они у меня вечным сном, вот хлопот-то Осирису будет, – с усмешкой говорит бог, обращаясь к ящерке.
Та мигом соскальзывает с алтаря, и, задев хвостиком систрум, исчезает.
Тревожный звон систрума приводит жрецов в чувство. Первым очнулся Пророк. Не без труда он становится на колени, стараясь не расплескать воду из чаши. Потом переводит полные смирения и страха глаза на бога.
Тонкие губы бога искривляются в ироничной усмешке:
– Похоже, чашка воды для тебя важнее, чем мой приход, – буднично роняет он и тут же, повысив голос: – Неужели вы так нагрешили, что не смеете глаз поднять?
Тела жрецов дружно зашевелились, и скоро вся шестерка стояла на коленях, не сводя с бога преданно-собачьих глаз.
– Не гневайся на нас, о, Трижды Величайший! – восклицает, осмелев, Пророк. – Коленопреклоненными нас держит не страх ответствовать пред Тобой за грехи наши, а безмерное почтение и благодарность за щедрые дары Твои. Ты научил нас божественным наукам и земным ремеслам, дал понятие о мере и Закон…
Писец,