по счету, получила вещь под названием «Куда?». О Юзефате Новиньском сегодня уже никто не помнит, Богдан Якса-Роникер тоже не преуспел в литературе, а вот Риделя ставят по сей день, а Ян Август Киселевский прославился как один из интереснейших польских драматургов. Молодой медик, студент первого курса, оказался в неплохом соседстве.
Тогда и родился наконец литературный псевдоним Генрика Гольдшмита. В газетную статью, где было опубликовано решение жюри, вкралась опечатка. Похвальный отзыв получил «Януш Корчак», хотя сам он использовал этот псевдоним лишь почти год спустя в журнале «Вендровец». Пьеса не сохранилась. Ее сюжет мы знаем только по рецензии жюри:
…Драма в четырех актах, проработана толково и серьезно, проникнута глубоким переживанием нравственных проблем, связанных с телесной стороной жизни. Главным героем здесь является отец семейства, который с самого начала предстает перед нами как человек неуравновешенный, неврастеник, в его рассудке чудачества перемешиваются с ясным пониманием правды, даже касательно его собственного состояния. <…> Печальный ход событий заканчивается полным безумием отца…{79}
Члены жюри с некоторым удивлением констатировали, что автор использует средства, до того не применявшиеся на нашей сцене: «Молодые люди у него открыто разговаривают с девушками о самых щекотливых вопросах, <…> на сцене вновь появляется умышленно введенная автором молодая распутная девка, постоянно пребывающая в публичном доме»{80}. Они считали, что в целом пьеса, несмотря на все недостатки, предвещает драматургу успешную театральную будущность. Только советовали не подражать чужому примеру, а опираться на свой опыт. Они были уверены, что автор начитался Стриндберга и Ибсена. Откуда им было знать, что он описывает собственную историю?
Все биографы недооценивают важность этой никому не известной юношеской пьесы. Равно как и того факта, что еще в гимназии учитель, увидев, как Гольдшмит корябает что-то во время урока, высмеял его литературные амбиции. А ведь те ранние вещи были первыми проявлениями страха перед наследственным безумием. Только в гетто, в своем «Дневнике», Корчак отважился на откровенность и признался в своих отчаянных, самых потаенных, навязчивых страхах.
В семнадцать лет я начал даже писать повесть «Самоубийство». Герой возненавидел жизнь, боясь безумия.
Я панически боялся психиатрической больницы, в которую пару раз отправляли отца.
Значит, я – сын сумасшедшего. Значит, на мне бремя наследственности.
Вот уже несколько десятков лет, по сей день, эта мысль время от времени мучит меня.
Я слишком люблю свои безумства, поэтому меня ужасает мысль, что кто-нибудь попытается насильно лечить меня{81}.
Пьесу не напечатали, не поставили в театре, она не принесла денег и не отменила жизненных планов молодого автора. Лето 1899 года он провел в Швейцарии. Поехал туда с рюкзаком, картой и расписанием транспорта –