обрадовался:
– Давлат-ака, Давлат-ака, илтимос, проводите меня во второй аул-а, пожа-алуйста, пропадаю совсем.
Будь она проклята, эта анаша думаю, никогда в жизни больше её курить не стану!
– Йе! Потерялся што-ли кутак-баш? Тощщна не еврей – те вроде как хитрые, а ты сопсем-сопсем далбайоп! – посетовал он:
– Пашли, кутак-голова, нога в руки и пашли.
Через пару минут галопа за бодро вышагивающим, как Пётр Великий на корабельной верфи, долговязым Давлатом, я, наконец, очутился в продоле второго этажа нашего аула и, возблагодарив аллаха за его не чем не объяснимую милость, бодро принялся раздавать хлеб.
Тут все же нужно отдать должное воровской постанове – ведь в хатах сидели и ворюги, и аферисты и марвихеры всех мастей, любой из которых мог легко выкружить у меня лишнюю пайку хлеба.
Да что там пайку – весь короб, выцыганить, увидев лоха в панике, но каждый принимающий под счёт пайки стоящий у кормушки васёк, вёл себя подчёркнуто корректно. Никто ни разу не попытался плескануть на меня горячим чифиром из кормушки – как стращал до этого третий обитатель баландёрской хаты – вечно испуганный пухлый Улугбек. Я и тогда ему не поверил – чифир, его пить надо, а не в морду плескать.
Я воспылал благодарностью к воровской идее и даже, перекрестившись, быстро передал несколько маляв и целую машинку с светловато-коричневым раствором хандры из одной хаты в другую. Из рук- в жилы, так сказать.
У меня как крылья за спиной выросли. Надо помогать мужикам под замком – сам там сидел.
Стал раздавать быстро и чётко – будто спортсмен, немного замешкавшийся на старте и теперь уверенно нагоняющий упущенное время.
Все шло гладко, как по маслу, пока я не дошёл почти до самого конца продола. Тут у меня хлеб вдруг взял и закончился. А вот хаты? А вот хаты-то совсем даже ни закончились. Боже мой!
Наступил апогей кошмара. Хлеба не хватило. Хлеба, понимаете? Паек мужиковских – святая святых. Наверное, кусков сорок, а то и поболе не досчитался. Да как же это?
Хотя – какая уже разница – как же это? Мне теперь крышка – это ёжику понятно. Самое малое, что теперь произойдёт – это то что меня немедленно опустят, и уже завтра, в это же самое время я буду играть на этом самом продоле в хоккей со шваброй. Стану новым третьяком или овечкиным.
В единственной на таштюрьме хоккейной команде состоящей из парней с нетрадиционной сексуальной ориентацией.
Самое страшное в тюрьме – стать хоккеистом.
Это не только ведь унижение достоинства – им еще и самую грязную и тяжелую работу поручают. Как неприкасаемые в индуизме вообщем. А вот интересно – творцы кодекса понятий на индуизм опирались? Кастовую систему? Или на тут нашла выход подозрительная близость Маркса с Энгельсом?
Блин – ну какой к черту индуизм? Мне уже кашу пора бегать раздавать, а я еще хлеб сдаю. А хлеба – не хватает. А может теперь в тюрьме из-за моей безалаберности вспыхнет бунт и мне непременно добавят срок. Организация массовых беспорядков. А по концу, наверное, зарежут