подошла Олив Уэллвуд и положила руку на плечо Филипа. От нее пахло розами. Филип удержался от того, чтобы дернуть плечом. Он не любил, чтобы его трогали. Особенно в интимные моменты.
– Этот кувшин просто удивительный, правда? Мы его выбрали из-за хорошеньких головастиков – они подходят к названию усадьбы, «Жабья просека». Малыши обожают их гладить.
Филип утратил дар речи.
– Его сделал Бенедикт Фладд. У него мастерская в Дандженессе. Мы его пригласили на праздник, но он, наверное, не придет. Его жена придет. Ее зовут Серафита, хотя от рождения она Сара-Джейн. Ее сына зовут Герант, а девочек – Имогена, она примерно твоего возраста, и Помона. Помона – ровесница Тома, и ей повезло, она такая же хорошенькая, как ее имя. Правда, это очень опасно – давать детям романтические имена, малыши ведь могут вырасти и стать некрасивыми. Помона не очень похожа на яблоко, вот увидишь, скорее на бледный нарцисс.
Филипа интересовал только горшечник. Мальчик кое-как выговорил, что кувшин просто невероятный.
– Мне рассказывали, что у него бывают религиозные припадки. Тогда домашним приходится прятать горшки, чтобы он их не разбил. И антирелигиозные припадки у него тоже бывают.
Филип издал приглушенный, ничего не значащий звук. Олив взъерошила ему волосы. Он не отстранился. Она отвела его в классную комнату.
Для Филипа слова «классная комната» означали полутемный придел часовни, где над длинными скамьями висит тяжелая атмосфера немытых тел, мучительных попыток думать и щекочущего страха перед розгой. Здесь, в этой комнате, полной света, с алым чинцем на окнах, каждый работал отдельно, в своем отдельном пространстве. Девочки в ярких фартуках походили на разноцветных бабочек: Дороти в кубово-синем, Филлис – в темно-розовом, Гедда – в алом. На Флориане был халат цвета болотных калужниц. На длинном, чисто выскобленном столе громоздились цветная бумага, склянки клея, кисти, коробки красок, банки с водой. Корзины для бумаг были переполнены скомканными забракованными творениями. Над столом царила Виолетта – там помогала вырезать ножницами по нужному контуру, здесь держала узел, пока его затягивают.
Том подвинулся, освобождая место для Филипа.
– Нет, – воскликнула Филлис. – Садись со мной!
У Филлис были волосы цвета сливочного масла, гладкие и блестящие. Филип сел рядом с ней. Она погладила его по руке, как гладят совсем маленького ребенка. Или собаку, несправедливо подумал Филип. Он вспомнил свою сестру Элси – у той никогда не было своего места ни в одной комнате на свете, и ей постоянно приходилось травить гнид, которые то и дело заводились в светлых волосах.
Дети показали ему свои фонарики. У Тома на огненном фоне сидели нахохленные вороны. У Филлис – простые цветы, маргаритки и колокольчики, на травянисто-зеленом. Дороти сделала узор из костяных рук, как у скелетов (это не человеческие руки, подумал Филип, – может, кроличьи лапки), на фиолетовом. Гедда медленно вырезала силуэт ведьмы