окончилась. А вторую часть Чаянов не написал из-за усиливающейся советской партийной цензуры, которая к первой части, написанной в годы военного коммунизма, предсказавшей альтернативу появления в стране утопического нэпа с гуманистически-крестьяноведческим лицом, предъявляла серьезные претензии.[86]
Почти через десять лет после первой утопической повести в канун «великого перелома» появился второй фантастический чаяновский прогноз «Возможное будущее сельского хозяйства».[87] Сравнить хотя бы бегло эти два произведения необходимо. Сразу бросается в глаза абсолютная противоположность двух утопий: утопия 1919 года – затейливо-замысловатая сказка с юмором, пародией, притчей, критикой; утопия 1928 года – суховатая (особенно для пера Чаянова), подчеркнуто научно-практическая сводка предстоящих изменений в сельском хозяйстве. В утопии 1919 года большая часть изложения посвящена описанию социальных отношений будущего: крестьянская держава, царство кооперации, развитие и управление обществом снизу в самых разнообразных формах культурной и политической самоорганизации. В утопии 1928 года ни социальные отношения, ни крестьянство вообще не упоминаются, зато приведен каскад научно-технических достижений – от генной инженерии зерна до изменения полярного климата (включая изощренную механизацию, химизацию, мелиорацию), которые полностью затмевают скромный метеорефор – машину изменения погоды, главного носителя сельскохозяйственного прогресса в первой утопии Чаянова.
Утопия 1919 года остается прекрасной незавершенной крестьянской сказкой. В утопии 1928 года финал без всяких культурно-национальных различий ясен: «В сущности, будущее сельского хозяйства – правда, самое отдаленное, – это отмена сельского хозяйства, в современном смысле этого слова, и переход к изготовлению питательных и текстильных материалов фабричным способом, подобно обычным продуктам тяжелой и легкой индустрии, путем ассимиляции азота и углекислоты из воздуха с помощью химического, синтетического процесса».[88] И еще: «Все сельское хозяйство превратится тогда в такую же размеренную систему производства, какой является наша обрабатывающая промышленность: ни один момент случайности, ни один момент произвола Николая Угодника здесь уже не будет иметь места…».[89]
Так, утопия 1928 года полностью отрицает утопию 1919 года, мировоззренческие установки основной чаяновской теории крестьянского хозяйства: в будущем нет места крестьянской семье – самой совершенной форме организации труда и хозяйства; в будущем уникальность и неповторимость процесса хозяйствования на земле должна подчиниться всеобщему ритму фабрично-заводской промышленности и раствориться в нем. Стандартизация технического прогресса упраздняет разнообразный мир Чаянова. Таким образом, и в сфере фантазии в конце 1920-х гг. чаяновский гений вынужден был подчиниться мифологии шоковой индустриализации.