а ты тут – хоть и с гриппом, а все-же в тепле и уюте, с чашкой чая и шарлоткой, с верной и любящей женой, даром что опостылевшей?
Чувство стыда усилилось, когда факт исключения шефа из списка живых наконец-то утвердился в моей голове со всей своей железобетонной основательностью, и я вдруг ощутил невероятное облегчение. Он больше никогда не будет на меня орать. Мне больше никогда не придется выполнять его идиотские поручения. И никогда, никогда я не совру больше папе, что его однокашник и мой «второй отец» обращается со мной как подобает обращаться с сыном боевого товарища и таким способным и добросовестным молодым человеком, как я. Я был свободен. Да, я был свободен от Родиона Альбертовича Лосяка, моего начальника и покровителя, мелкого шустрилы и большого зануды, упокой, Господи, его душу!
Между тем рыжая субтильная журналистка на фоне дворцового фасада надрывным фальцетом кричала в микрофон:
– Более всего вопросов вызывает тот факт, что убийство было совершено на территории Мариинского дворца, вход в который охраняет постоянный пост полиции. Войти в здание можно только по пропускам, и это значит, что убийцей мог быть кто-то из своих. Так или иначе, эксперты называют это убийство политическим и связывают его с предстоящими выборами в Санкт-Петербурге.
Эксперты? Любят шелкоперы напустить важности. Услышали от какого-нибудь болтуна вроде Атасова, какую-нибудь банальность, и давай ссылаться на мифических «экспертов».
Выключив телевизор и приняв, наконец, лекарство, я призадумался. Во-первых, мысленно поблагодарил того сопливого хама в троллейбусе, который обчихал меня с ног до головы. Спасибо тебе, неведомая сволочь, за подаренное мне алиби! Шефа душили в тот самый момент, когда я общался в поликлинике с пожилой рыхлолицей врачихой, и она меня, конечно, запомнила – во-первых, человек с симптомами гриппа в августе – все-таки редкость, во-вторых, трудно не запомнить пациента, который пришел на прием с собственным градусником. Каюсь, я чертовски брезглив, и сунуть под мышку градусник общего пользования для меня смерти подобно. А не запомнила меня та врачиха, так наверняка записала – в поликлиниках больше пишут, нежели лечат.
Во-вторых, я включил внутреннего Пинкертона и задался вопросом: кому это было выгодно? Но длительное напряжение мозговых мышц оказалось тщетным. По-моему, смерть Лосяка никому была не нужна. Как, впрочем, и его жизнь.
Но не загадка смерти начальника и благодетеля мучила меня. Не таинственный убийца тревожил мое воспаленное гриппом воображение. Я вдруг с удивительной ясностью увидел – медленно, как в заторможенном кадре танцующую фигуру в черном плаще и черной треуголке. Этой фигуре очень бы пошла коса-литовка, зажатая в костяной руке. Но в руках у нее ничего нет. Нет у нее и лица. Только карнавальная маска – белая, с выпирающим треугольником вместо рта и подбородка. Венецианцы называют эту маску Баута.
Она медленно танцевала поодаль и постепенно