не сразу даже и понял. «Чего это? Это за что же?» – спрашивал он в разные стороны. Сотоварищи его, сообразив, было загалдели, но милиция дала строгий знак расходиться, и они, скомкав строй, поплелись по улице, сворачивая на ходу наглядную агитацию и озираясь. И только оплеванный старик всё не мог опомниться и громко вопрошал улицу: «Это как же он? В лицо! Вот какую власть взяли!» Да никто ему не ответил.
За прошедшие двадцать лет мы как-то разуверились в протестах, да и вообще в контактах с властью, наезжающее начальство не встречаем – ни с цветами, ни с плакатами, на «встречи» не ходим. Оно и спокойнее. Народ разделился по этажам. Верхний этаж фланирует на мерседесах, живёт за высоченными заборами укрепрайонов, отдыхает в эмпиреях, где-то там, где нам никогда не бывать. Нижний этаж крутится по городу в ржавых дребезжащих автобусах, прикупленных по случаю на мировых свалках, в поисках пропавшей дешевизны толкается на барахолках, жуёт что-то в грязноватых «стекляшках». Два этажа, как две параллели в эвклидовой геометрии, не пересекаются, а потому не видят и не знают друг друга.
К этому привыкли.
Без вуали
Изнанка «либеральной весны»
В мае 1968 года, когда на берегах Влтавы бурлила «пражская весна», у нас черёмухой зацветала своя, уральская.
Было мне тогда двадцать лет. И я был влюблён. Нас с ней лихорадило – бросало от огня к холоду и обратно в огонь. И всё, что творилось вокруг и в целом мире, воспринималось мною сквозь «магический кристалл».
Я учился на втором курсе. Студенты-историки, как водится, своевольничали и много говорили между собой о «лице социализма». В коридорах факультета веял долетавший издалека воздух Праги.
Как-то попала мне в руки подшивка «Руде право». Я зашёл с газетой в аудиторию и стал торопливо листать и рассматривать, потом пытался что-то прочесть на первой странице, на ходу осваивая чешский язык. Со второй страницы пошло лучше, с третьей я понимал вполовину, остальное додумывал.
Наконец притомился и стал просто разглядывать фотографии. На одной из них, размером в полстраницы, помещалась снятая во весь рост девушка. Она стояла спиной с рассыпанными по плечам кудрями, обернувшись с манящей улыбкой. И она была нагой от волос и до пят. Над снимком располагалась крупная надпись «Красота без вуали». Внизу – адрес заведения в Праге и, кажется, цена входного билета.
Помню, меня разбередило лицо девушки. Она хоть и улыбалась, стараясь казаться весёлой, но сквозь гримаску проглядывали и робость, и смущение, и детский испуг. Было видно, что позорная роль прилюдного стояния «без вуали» ещё внове ей, что природная стыдливость не совсем ещё оставила её младенческую душу, что перед зрителями представала не жрица любви, а жертва чьей-то злой похоти и поганства.
Я быстрее сложил газету – не потому, что мне не хотелось смотреть на девушку, нет, её