прекратилось: к потолку, к дверям, на улицу понеслись длинные звуки, негромкие, чистые на гласных, протяжные, с лёгким подвыванием: «Ой, да, Петя-Петя… Что ж ты нас-то покинул… Как же мы останемся без тебя… Детушек своих ты забыл…» Женщины, сидевшие на табуретках и стульях по стенке комнаты, плакали печально, шмыгая носами в белые ситцевые платочки, вышитые церковными крестиками. Николай не смог сдержать слёз, они так обильно потекли, что не спасал платок, который сунула ему в карман жена. Он пошёл к выходу, где на крыльце, резном, украшенном яркими жёлто-зелёно-синими петушками да курочками, стояли мужики, курили, тёрли глаза.
Николай не стеснялся слёз, вытер лицо платком, запрокинул голову и долго смотрел на серовато-грязное небо. «На Пасху всё равно распогодится, – думал он, – каждый год мальчишками мы коптили стёкла, веря, что утром, при восходе солнца, светило будет играть только для тебя…»
Попросил сигарету у знакомого мужчины, кажется, учителя труда из школы, раскурил, чего не делал много лет, втягивал в лёгкие дым и слушал плач сестры. И вдруг ясно ощутил: он готов слушать этот чистый и светлый голос вечно. Давным-давно, с детства, у него не было так легко и спокойно на душе. А главное, почувствовал, что кроме его, партийного, столбового пути, по которому он идёт, есть путь Матрёны, тихий и ровный, с любовью и послушанием, счастьем от служения… Кому? Он не смог бы ответить сегодня. Но Николай уже точно знал: к этому пути он идёт…
Лешак
Ясно, узкоколейка ведёт в никуда… Рельсы покрылись многослойной ржавчиной, шпалы заросли плесенью. Надо ли уходить от признаков жизни человека, пусть даже эфемерного его присутствия, Сергей не знал. Сидел на рельсах, ощущал тепло металла, нагретого солнцем, но и светило уже собиралось нырнуть за ближайшую сопку. Лес наступал со всех сторон, участок железной дороги казался отрезком во времени, терявшемся в зарослях густого Иван – чая, тимофеевки и вездесущей дикой малины. «Сил идти не осталось, – думал охотник, – компас сдурел, наверное, над рудой сижу. Хожу по кругу, даже места узнаю, а вырваться не могу. За ночь и световой день – первая новинка – узкоколейка. У неё есть начало и конец, это несомненно. С одной стороны, должны быть или шахты или торфоразработки, с другой, торфо- или рудосборники… От них, как правило, до селения – рукой подать.»
Он отошёл к лесу от овсяного поля с трёхметровой вышкой, куда на ночь забирались охотники, поджидая медведя на кормёжку. Сегодня на точке Сергей один, напарника ему не досталось, все разбрелись по другим вышкам. Курковая старенькая двустволка со спаренными стволами его вполне устраивала, хотя многие выбирали оружие потяжелее: всё-таки медведь, не забалуешь. Но охотник знал: место, куда его определил бригадир, несчастливое, рядом проходила дорога на заброшенную шахту, а медведи не любят лишнего шума. За последние пять-шесть охот косолапые ни разу не выходили на эту точку.
В лес