живу роскошно и завален пищей.
Мне на мир обидеться можно было,
потому что светлого было мало:
зла душа не держит, но не забыла
ничего, хоть долго не понимала,
что нельзя так жить, как тогда мы жили,
что любовь спасает, а не окопы;
иль такая страна нам досталась, или
сами мы никудышные, недотёпы…
Апперкот
Это было в эпоху взросленья,
ну а прошлое – лучше не тронь,
пробиваюсь к прозренью сквозь лень я,
как сквозь марлю москит на огонь.
Я хотел бы забыть – не забуду
эту драку, а всё – «слабый пол»:
сбил его апперкотом на груду
(хорошо, что песка) – и пошёл.
Сотрясение мозга – не драма,
поваляйся, как срубленный сном.
И моя миловидная дама
хохотала в кафе над вином…
В общем, стал он тогда инвалидом,
ах, не видеть его бы в упор,
но при встречах хиреющим видом
достаёт он меня до сих пор…
Это было в другую эпоху —
был там каждый и молод, и хват;
получилось, ей-богу, неплохо,
он, конечно же, сам виноват.
Что ж теперь и казнюсь, и жалею,
даже пробовал чем-то помочь;
вот, хромая, он входит в аллею,
я спешу из аллеи той прочь.
Наша пассия, хоть и не скоро,
вышла замуж, как сотни богинь,
и я вижу: причина раздора
смехотворной была, как ни кинь…
Гул прибоя
Штормит, штормит, на набережной пусто.
Ларёк у пляжа – без окна – разбит.
На грядках туч забытою капустой
больное солнце ветер теребит.
Апрель какой-то не южнобережный:
то дождь, то шторм, то скука – хоть убей! —
бульдог бровастый, как собачий Брежнев,
от суки оттесняет кобелей.
Он фаворит, он дышит хрипло, слюни
роняет эта морда на газон;
такой пейзаж не встретите в июне,
да и апрелю нетипичен он.
В горах темно, ущелья мрачны, дики,
смотреть на них и то – тоска и жуть;
когда в Аид спускался к Эвридике,
таким, наверно, был Орфея путь.
Надеюсь, к Пасхе всё пройдёт, но что-то
не клеится, везде сплошной урон;
крик чаек, их голодная икота,
нервирует нахохленных ворон.
Те каркают в своих промозглых кронах,
тревожат мной забытую мигрень,
и женские глаза, как на иконах,
печальны и светлы который день.
А всё равно я не представлю даже
на краткий миг, чему свидетель стих,
что могут эти горы, эти пляжи
жить без меня, а я могу без них.
Как поплавок, ныряет сейнер в море,
то взмоет вверх, то скроется из глаз,
я не люблю трагических историй,
поэтому он в порт войдёт сейчас.
А в сквере мокром шум прибоя гулок,
то стихнет, то накатится волной,
когда сверну я к дому в переулок,
он долго будет слышен