особенно в наше время.
– Но мне лично кажется, что в последнее время у нас много судебных процессов, – заметил Тит Лукреций Кар, – по любому поводу наши граждане подают в суд друг на друга. Я даже слышал, что Сульпиций Руф собирается подавать в суд на выдвинутого в консулы Лициния Мурену.
– Римские законы допускают такой процесс до того дня, пока выдвинутый не будет избран и не приступит к исполнению своих обязанностей. Только тогда, в течение всего срока полномочий, их нельзя привлекать к суду, – напомнил Аттик Помпоний.
– А вы разве не догадываетесь, кому выгодно осуждение Мурены? – спросил Варрон.
– Конечно, догадываемся, – жестко сказал Цицерон, – в случае его осуждения и признания виновным в подкупе избирателей останутся только два кандидата – Сергий Катилина и Децим Силан, но я надеюсь, что великие боги не допустят этого. Римляне должны понимать, что несет им этот распутник и скандалист. Сенат и народ римский не должны допускать его избрания. Прежде всего сенат, – воодушевляясь собственной речью, консул поднял руку, – кто, как не мы, должны отстаивать честь и достоинство наших граждан, незыблемость наших учреждений, нашу свободу и порядок, наши Законы XII Таблиц.
Стоявший позади него молодой сенатор внезапно холодно сказал:
– После правления Мария и особенно Суллы от них мало что осталось.
Цицерон стремительно обернулся.
– Действительно, права римлян были несколько ущемлены в связи с Гражданской войной и возникшими смутами, но, хвала богам, мы сумели пресечь беспорядки и восстановить наши права в полном объеме.
Кивнув головой в знак согласия, Аттик Помпоний сказал:
– Но если Мурену осудят, а затем изберут Силана и Катилину, нужно будет идти им на уступки. Катилина встанет во главе голодной и готовой на все римской черни.
– Никогда, – гордо поднял голову молодой сенатор, – никогда. Я гражданин Рима и никогда не склоню голову перед вольноотпущенниками, бывшими рабами, гладиаторами, развратниками, пьяницами.
– Я тоже гражданин Рима, – заметил Терренций Варрон, – и именно поэтому я научился уступать.
– И благодаря этому мы выжили, – тихо добавил Аттик Помпоний. – И при Марии, и при Сулле.
И хотя эти слова были произнесены очень тихо, их услышали все. Наступило неловкое молчание.
Консул примирительно поднял руку.
– Мудрость нужна и сильнейшим.
Молодой сенатор попытался возразить, но, заметив предостерегающий жест Цицерона, смолчал.
– Я давно хотел поговорить с тобой, Катон,[44] – тихо сказал консул, – давай войдем в курию.
Сенатор кивнул головой, пропуская вперед консула. Окружавшие их люди из уважения к высшему должностному лицу Рима остались стоять внизу, у самой лестницы, молча наблюдая, как Цицерон и Катон медленно поднимаются обратно в сенат. Ликторы с фасциями, обязанные также идти впереди консула, остались внизу.
В