шмыгает носом и дальше, более адресно: – Ну почему мне так не везет с пацанами? Тот блядун… этот казел… Почему?!
Я молчу, и Вика начинает плакать сильнее. Тогда я подсаживаюсь ближе и осторожно обнимаю ее за острые плечи. Вика с готовностью ложится мне на колени калачиком, и я несколько минут глажу ее по мокрым волосам.
– Мне же просто нужно любви! Просто-напросто! Мне в жизни так не везет на любовь! Никто, никто-никто меня…
Но я не слушаю. То есть слушаю, но не очень внимательно. Глаза сами поймали интересного пришельца. Не могу сообразить, чем он привлекает внимание, однако внимание упрямо выделяет именно его фигуру.
Глаза хватаются за каждое его движение – это низенький полный человечек с округлым лицом, когда-то брюнет, а теперь капитально лысеющий субъект. Сейчас он разговаривает с двумя хиппи – высокими бородатыми парнями с аурами на голове. (Аура, на хипповском арго, это не то, что я думал вначале, а всего лишь лента, которую завязывают вокруг головы. Она проходит горизонтально посреди лба и создает узнаваемый типаж.) Мохнатые бородачи сутулятся над коротышкой и время от времени кивают ему в разговоре. Видно, бородачи не то растеряны, не то рассеянны, – а коротышка продолжает что-то рассказывать, рисует руками в воздухе какие-то колбасы, нарезает их… Все это – с легенькой улыбкой на сыром лице. Круглолицый хорошо знает, какое производит впечатление, так как к растерянному выражению парней относится с очевидным пониманием. В одной руке дядя держит белый цветок, только что сорванный.
Дядя, между прочим, немолодой – уже давно за полтинник. Растянутые спортивные рейтузы (наверное, носит их только в доме), грязно-зеленого цвета куртка (грибник, стало быть) и белая панамка с козырьком. И еще, в тон ветровке, старомодный рюкзак-«колобок». Я их не перевариваю – эти «колобки» не просто режут плечи и спину. Они противоестественны, аморальны, антигуманны. Они просто абсурдны.
Глядя на «грибника», я в живых тонах вообразил, как буду говорить все, что думаю о «колобках», прямо ему в лицо. А он, даже не снимая этого абсурда с плеч, будет улыбаться, кивать и деликатно нюхать ромашку, склонив голову на плечо.
Человек, наболтавшись вволю, мягко машет ладошкой (дескать, забудьте все, мон ами, не принимайте к сердцу, силь ву пле), комично отдает честь (хипаны скалятся, сквозь бороды сверкают зубы, они такие прикольные, эти бородачи – они тоже козыряют старику). А старик разворачивается к горной долине лицом, подбирает с земли свою палочку-подпиралочку и принимается брести в нашем направлении. Но что это? К палке у путника привязан выцветший лоскут красной ткани!
– Смотри, – тихо говорю Вике. – Вон еще один появился. Идет к нам.
Вика сразу же замолкает.
– Смотри, смотри, – разворачиваю ей голову на краснолоскутника. – Кого он тебе напоминает?
– Какого-то учителя. Дай подумаю… М-м-м… Учителя музыки в средней школе! Такой, на баяне играет. А тебе?
Я пристально вглядываюсь в полное, аж слишком румяное лицо типичного гипертоника. Он рукой протирает