с интересом разглядывала странного человечка, потом спросила:
– Вы искусствовед?
Улыбка скользнула по его лицу:
– Искусствоведы препарируют красоту, не чувствуя ее. А я обычный человек, и мое мнение гораздо дороже. Знаете, почему? Мне безразличны условности и каноны, я, вопреки им, наслаждаюсь талантом еще при жизни мастера, даже если он не признан. Правда, реальной пользы художникам мое восхищение, к сожалению, не приносит. Кстати, я видел, как уезжал автор наших любимых пейзажей.
– На черном джипе? – почему-то спросила я и почувствовала, что попала в десятку.
– На серебристой тойоте, – безмятежно сообщил собеседник.
Я оторопела. Такая тойота ассоциировалась у меня только с Дирижаблем. Попыталась представить, как Дирижабль, весь в фиолетовом, похищает Алексея, а затем в подвале пытает его маникюрными Стасиными ножницами, требуя скинуть цену на полотна. Получилось смешно.
Человечек терпеливо ждал, пока я переварю информацию. А потом печально добавил:
– Я думаю, он умер.
Он был неплохим физиономистом и, наблюдая за мной, не стал дожидаться вопроса:
– С утра не лице художника была маска смерти. Вы знаете, что это такое?
Я читала, что перед смертью лицо человека становится абсолютно, неестественно симметричным, и это называется маской смертью. А у Стасевича правая бровь и угол рта всегда были слегка приподняты. Сочувственно покачав головой, человечек вздохнул и
зашагал прочь, похожий на зловещего черного ворона.
Я, оторопев, проводила его взглядом, и решительно направилась к Соломону:
– Ты можешь описать того настойчивого покупателя?
Он быстро сделал набросок в моем ежедневнике. Портрет ничем не напоминал Дирижабля или его знакомых из джипа, по крайней мере, тех, кого удалось разглядеть. И я с облегчением вздохнула. Судя по изображению, покупателем был крепкий мужчина средних лет с квадратным лицом, прямыми бровями, волевым ртом, пристальным взглядом широко расставленных светлых глаз и коротко стрижеными волосами. Он очень напоминал военного.
Я огляделась, но никого похожего не заметила. Но у меня возникло смутное ощущение, что это лицо мне знакомо.
А потом у нас с Соломоном состоялся небольшой военный совет с привлечением еще одного художника – худого и язвительного Федора. Мы постановили: картины Алексея на Монпарнасе до возвращения автора не выставлять и постараться узнать его адрес.
– Надо бы Лешкины работы спрятать не дома, а где-то в надежном месте, – рассудительно сказал Соломон. – А то проследить могут.
– А то тебя до надежного места не проследят! – язвительно заметил Федор.
Меня осенило:
– Ребята, а, кроме вас, здесь еще человек пять найдется, которым можно доверять?
Ребята задумались.
– Найдется, – решительно сказал Федор. – Я полностью согласен: если каждый из нас возьмет по картине, то фиг за всеми проследишь!
Похоже,