будет как-то жить с ней вместе. А то когда она кругом, только поворачивайся, чтоб не задеть. А когда внутри – ничего, перемешается, перемелется. Об кости, об жилы. Да. Гиля так говорит.
Фима водил руками, будто раскладывал, рассовывал что-то в сердце, в кишки, в печенку, в горло, в голову. В глаза. В уши.
– Ну, я сделал. Не сразу, ясно, совсем не сразу. Но получилось. Ты ж видишь.
Ничего я не видела.
– Несомненно, – говорю, – Фима. Ты стал на хороший путь. Не пьешь, лицо у тебя теперь приятное. Если так пойдет – и женишься!
Фима радостно подхватил:
– Конечно. И деток еще нарожаю. Есть здесь одна женщина. Приезжая. Блюмочка Цивкина. Вообще-то она из Чернигова, но сюда перебралась к родственникам. В Чернигове ей жить негде, а тут в тесноте да не в обиде. Нас Гиля познакомил. Он тебе не рассказывал?
– Нет. Жалко, мне пора ехать, а то бы обязательно познакомились.
Приехали. На автобусной станции на меня, конечно, все обращали внимание. На мне пальто песочного цвета, распахнуто – тепло. Юбка солнце-клеш из тонкой шерсти. Шилась абсолютно по косой и носилась обязательно с широким ремнем. Иначе не получался силуэт.
Про Яшковца Фима не спрашивал. А я не сказала. Рассудила, что Фиме Леню девать уже некуда. Все занято.
И уши, и мозги, и печенка. А Гиле с мамой потом расхлебывай. И мне тоже.
Фима по своей инициативе сообщил, что в ближайшее время лично приедет в Киев выписываться с жилплощади по новому месту жительства в Остре, к Гиле, а то на работу его приняли с нарушением, а надо, чтобы все по закону.
Я практически пропустила это мимо ушей, и напрасно.
Теперь про Мишеньку.
Надо сказать, его поведение не всегда было безоблачным. Он проявлял склонность к уединению, слушал меня невнимательно, хотя с Мирославом охотно играл и длительно прогуливался. Я как педагог сильно переживала отсутствие должного контакта. Старалась наладить нерасторжимую связь, присущую сыну и матери. Но добилась сначала только того, что Миша звал меня «мамочка» вместо «мама». Мирослава называл «папа». Все же немало.
Потом я потихоньку систематически стала указывать Мишеньке на правила поведения за столом, на личную гигиену и прочие повседневные мелочи, к которым в Остре его должным образом не приучили.
Первое время Миша плохо ел, обращал внимание на разницу в пище – у меня и в Остре. Там вкуснее. Я объяснила, что вкуснее, чем у родной мамочки, быть не может ни в каком случае. И чтобы он ел до последней крошки и не привередничал. Мальчик раза три-четыре отставлял тарелку и убегал в коридор, прижимался к входной двери и плакал. Я его утешала и обцеловывала всего, потому что кто же пожалеет ребенка, как не мать.
Постепенно мы сроднились, и он стал доверять мне свои детские тайны. Например, в садике ему очень нравилось, но он не мог понять, почему дети смеются, когда он вставляет в разговор естественные выражения на идише типа «чепенит» (отстань), «нахес» (счастье), «фишеле» (рыбка), «форгерт» (наоборот), «неббиш» (бедненькая моя), «гелик» (быстрее), «бикицер» (короче).
Я ему объяснила,