не видим дома. Ты здесь только ешь и спишь. Вся твоя внутренняя жизнь проходит в другом месте. И теперь я понимаю, в каком.
Мирослав молчит.
– Сейчас придет из школы наш сын, и я намерена услышать от тебя ответ до его прихода.
Мирослав сказал:
– Все, что я могу объяснить, ты не поймешь. Не потому, что ты глупая. Ты умная. Даже очень. Не потому, что я тебя не люблю. Я тебя сильно люблю. Но ты не поймешь мое отношение к Светлане. Я сразу почувствовал, что она мне родная. Как сестра. И мама полюбила ее как дочь. Речь идет о родственном чувстве. Я ее не вижу как женщину.
Я ее вижу как сестру. Она кормит маму с ложечки. Она горшки за ней выносит. Хоть мы ей деньги не за это платим. Она простая, как правда. Это не мое соображение, это я почерпнул из книги. Ты же ошибочно подозреваешь в наших со Светой отношениях измену. Любовь живет только самостоятельно, без учета обстоятельств. А я весь кругом в обстоятельствах. Не обращать на них внимания не могу.
Я слушала и не верила. Мирослав обычно предпочитал молчать. Каждое слово в отдельности ясно. А вместе – не понимаю.
– Ты мне одним словом скажи: у нас с тобой – семья?
– Семья.
– Мишенька твой сын?
– Мой.
– Мне тебе девочку рожать?
– Рожать.
Я кивнула головой в знак утверждения и приступила к приготовлению обеда.
«Она – родная. А я – с другой планеты». Тогда я словесно оформила мысль не так, но через много лет – после полета человечества в космическое пространство – я вполне осознала, что хотел сказать мой муж.
Больше мы к вопросу Светланы Денисенко не возвращались. К Ольге Николаевне я ходить перестала. Деньги за Светланину работу передавала Мирославу в конверте с крупно написанной суммой. Цифры нарочно подчеркивала два раза жирными линиями. Вот она, цена призрачного счастья. При этом здоровьем Ольги Николаевны я по-прежнему живо интересовалась, каждый раз спрашивала подробно.
Вскоре случилось отрадное событие – нам поставили телефон. Хоть звонить мне было некому, я частенько поднимала трубку и говорила что в голову взбредет, не обращала внимания на пронзительный гудок внутри трубки. Я могла набрать любой номер не до последней цифры и говорить в тишину. Но мне нравилось, что я не притворяюсь, как будто говорю на самом деле. Потому что никогда не приукрашиваю действительность.
Но дело не в этом.
Я возглавила родительский комитет. Принимала большое участие в жизни Мишенькиной школы и, в частности, его класса. Ходила по семьям отстающих учеников с разъяснениями и замечаниями, анализировала обстановку, советовала, как поставить домашнюю работу с детьми, чтобы они лучше успевали. Тем более что теперь девочки и мальчики учатся вместе.
Людмила Петровна хвалила Мишеньку, который во всем первый: и в учебе, и в общественной деятельности.
Случались и неприятные моменты. Однажды он пришел из школы и прямо спросил меня:
– Мама, ты жидовка?
– Во-первых, не жидовка, а еврейка. Во-вторых, стань ровно