ни в жизни, ни по телевизору, ни в журналах. В его красоте не было броскости и сочных мазков, к которым она привыкла по жизни, напротив, она шла изнутри и была настолько совершенной, что напоминала Тересите фарфоровую статуэтку в отцовском доме – единственную их по-настоящему ценную вещь.
Даже ступни у маленького гринго были изящными. Без настораживающей и неестественной для мальчиков девчачьей красоты, но и без малейшего намёка на мужицкую грубость. С тонкой, но сильной пяткой и будто нарисованными пальцами.
«Не стопа, а божий подарок», – подумала она, отчего-то удивляясь.
А ещё Тереситу поразила огромная жалость к нему, которая мгновенно и неумолимо перешла в такую же огромную любовь, и ей даже показалось, что она всегда знала этого ребёнка, а может, и сама его родила, просто почему-то забыла об этом.
Будто отключилась на годы, а потом внезапно включилась вновь.
Чтобы скрыть от окружающих, да и от самой себя бурю разыгравшихся в ней чувств, Тересита преувеличенно громко отдавала приказания и собственноручно драила под горячей водой тощее голое тельце. Когда намыленная ею губка добралась до его рук, Майкл неожиданно протянул ей свою бутылку с водой и кивнул, как бы давая понять, что доверяет этой крупной опрятной женщине поставить его главную драгоценность туда, куда она посчитает нужным.
Лицо Тереситы засветилось от счастья, и, ловко отставив в сторону бутылку, она бросилась драить дальше тощее тельце найдёныша.
Правда, грозно зыркнуть на возившуюся рядом Гуаделупе тоже не забыла.
«Глаза да глаз за этой змеёй нужен, – подумала она. – Да кого ещё Инесита могла в дом привести? Змея змею издали чует».
II
Одежду для Мигелито, как на испанский лад перекрестила Тересита Майкла, нашли на удивление легко. Тониньо, младший сын поварихи Сэльмы, был примерно с него ростом, хотя гораздо более плотного телосложения, и Тересита быстро сообразила, что делать.
– Давай, подружка, жми напропалую, а я завтра куплю малышу в городе всё что нужно! – распорядилась она, и Сэльма послушно засеменила за вещами и обувью в пристройку для слуг.
Майка и штаны Майклу оказались малы в росте, а обувь, наоборот, велика. Но выхода не было, и Тересите пришлось довольствоваться тем, что нашлось.
Вскоре он предстал перед женщинами чисто вымытый и одетый в короткие тёмные штаны и выцветшую от времени и частых и жестоких стирок майку. На худых ногах болтались явно большие, то ли мальчиковые, то ли девчоночьи сандалии из дешёвой резины, успевшие подсохнуть тёмные кудрявые волосы засияли выгоревшими на солнце и от этого приобретшими все цвета золота прядями, лицо светилось загорелой, но явно очень белой от природы кожей.
Не обращая внимания на встретившее его восхищение, Майкл деловито вскрыл бутылку и жадно отпил изрядную порцию успевшей согреться воды, затем тщательно завинтил крышку и с ожиданием на лице взглянул на Тереситу.
«И что теперь?» – будто спрашивал он.
Тересита