ногой. Тот не подавал признаков жизни. Старик присел к нему и, уцепившись за рукав, перевернул на спину.
У уйгура разжались пальцы, и Чиркудай увидел, что попал правильно, в яремную вену. Паренек наклонился и вырвал застрявший в шее убитого дротик. Из раны брызнула темная кровь. Худу-сечен поморщился, покосился на Чиркудая. Парнишка спокойно осмотрел испачканный дротик, вытер его об одежду убитого и сунул оружие в петлю на поясе.
Худу с отвращением порылся в карманах уйгура, нашел там три серебряных слитка и положил в карман своего халата.
– Как раз то, чего нам не хватало, – заметил он, разгребая кучу глиняных черепков.
Чиркудай подобрал на земле свисток, выпавший из руки шпиона.
Они быстро завалили уйгура мусором и побежали в сторону гор под быстро темнеющим небом, на котором зажглись первые звезды. Но не в ту сторону, где был Тибет, а в противоположную, ближе к Великой степи.
К подножью гор, заросших редким кустарником с торчавшими там и сям деревьями, усталые странники добрались под утро, с треском прорываясь через какой-то бурьян, проваливаясь по колено в вязкую почву. Им никто не встретился, никто их не видел. Углубившись в чащу, растущую на склоне горы, Худу-сечен упал от изнеможения под огромной сосной, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Немного отдышавшись, решил переждать день здесь. Чиркудай молча кивнул головой.
– Хорошо, что наступила весна, – заметил старик. – Время для нас удобное, чтобы скрываться: люди еще не ходят за черемшёй и ягодами, поэтому нам никто не встретился. И одновременно плохо: нечем будет питаться.
– Сочигель в спешке забыла собрать узелок на дорогу. Но она и так сделала большое дело, – Худу-сечен осуждающе покачал головой: – И я еще осмеливаюсь говорить плохие слова о добром человеке, – начал он ругать себя, с кряхтением вставая на колени. Повозившись с одеждой, он снял старый кожаный пояс, повесил его на шею, и стал молиться, по древнему аратскому обычаю:
– Великое Синее Небо, сжалься над доброй девочкой, не допусти, чтобы ей сделали плохо…
Во время этой просьбы, Чиркудай тоже снял свой пояс, а вернее – кусок волосяной веревки, и тоже, встав на колени, повесил ее на шею. И впервые в жизни, в уме, попросил у Неба добра человеку. Ему не показалось это странным, просто он почувствовал, что на земле появился еще один человек, которому он обязан своей жизнью.
На следующий день они почувствовали, что идти дальше не могут: сидение в яме зиндана высосало из них все соки, да и постоянное недоедание отняло последние силы. А дорога предстояла нелегкая: через колючие кусты на крутых склонах предгорья, через отвесные скалы. В степи их могли выловить за один день, а в этих диких глубоких ущельях и трещинах можно было прятаться до скончания света. И даже умереть безвестно, сорвавшись в пропасть, или сломав ноги на круче.
Чиркудай доверял Худу-сечену и не спрашивал, как он определяет, куда нужно идти в этом глухом лесу и чуждом степняку каменном однообразии.
– Если мы не поймаем птицу или зверя, то можем ложиться