будет у сына Унн сразу два имени: Олав и ещё одно, то, что даст ему смуглолицая мать. И станет он на оба откликаться одинаково охотно. Так всегда бывает, если мать и отец народились от разных народов и верят в разных богов.
А перед самым рассветом во двор явились сторожа. Те, что стояли возле устья фиорда, – предупредить о кораблях конунга, если враги вдруг решат подойти в темноте.
Сторожа привели с собой человека, пытавшегося пробраться к Сэхейму на лодке. Парня узнали: это был рыбак с одного острова в шхерах, лежавших на юге, между землями Гудмунда и Торсфиордом. Года два назад он угодил в шторм во время лова трески – и плохо бы ему пришлось, если бы не Эрлинг на своём кнарре…
– Это хорошо, что я не опоздал! – сказал рыбак, когда Халльгрим вышел вместе с братьями к нему во двор. – Я ведь приехал сюда потому, что вы убили Рунольва. А то он сильно нам досаждал. Вот мы и подумали, что неплохо оно было бы вас предупредить, ведь Харальд конунг идет в здешние места, и мы уже видели его корабли. Другое дело, люди конунга не знают шхер и оттого не могут идти по ночам. А мы не очень-то спешим их проводить…
Халльгрим снял с плеча застёжку и протянул её рыбаку. Он сказал:
– Я собирался сегодня отплыть и без твоего предупреждения!
Обернулся к людям, понемногу выходившим из дома, и крикнул, стискивая кулаки, и на той стороне бухты в утёсах отозвалось эхо:
– Грузить корабли!
Халльгрим Виглафссон дал свободу всем своим рабам. И тем, кого намеревался взять с собой в плавание, и тем, кто оставался хозяйничать в покинутом доме. Вольноотпущенники помогали таскать на корабли оружие и одеяла, и дом на глазах приобретал нежилой вид.
– Был Фиорд Тора, теперь станет Трэлле – Фиорд Рабов! – сказал Хельги. И усмехнулся углом рта. Навряд ли устоял бы Харальд конунг, случись ему сойтись с Хельги один на один. Хотя и он, как рассказывали, был добрым бойцом…
Отплывавшие поднимались на палубы кораблей… И неохотно же поднимались! Каждого словно бы тащил обратно крепкий канат.
Навсегда!
И уже не будет больше ни этих серых камней, ни далёкого водопада, поющего на тысячу голосов, ни гор под снежными шлемами, ни солнца, встающего из-за гор…
Навсегда!
И они молчали. Так молчали, что даже у Звениславки, глядевшей на них, плакала душа.
И вот наконец корабли приняли всех. И кормщики грели ладонями рукояти правил. Олав – на чёрном корабле. Бьёрн Олавссон – на пёстром. На корме кнарра плечо в плечо стояли Гуннар и Сигурд.
Только сыновья Ворона, трое, оставались на берегу. Не всё было совершено, что следовало совершить.
Халльгрим повёл братьев к дружинному дому… Никто из бывших рабов ещё не посмел войти туда как хозяин; холодная зола лежала в погасшем очаге, и непривычно гулко звучали голоса и шаги между пустых, оголённых стен…
А ведь эти стены помнили и Виглафа, и Фрейдис – совсем молодых. И их, Виглафссонов. Хранили в себе их голоса… их первые крики. Слова ненависти и любви. Под этими насквозь прокопчёнными стропилами Виглаф Ворон протягивал новорожденным