удача конунга! – сказал он, и одноглазый Один у себя в Вальхалле слышал каждое его слово. Ибо даже Боги внимательно слушают, когда говорят вожди. – Велика удача конунга, и не мне её переломить. Но и моя удача не до конца меня оставила. А если она сама так решила, я заставлю её передумать! – И кивнул вольноотпущенникам, стоявшим наготове: – Режь верёвки!
Почуявший свободу зверь ринулся на него, склоняя рога. У Халльгрима хватило бы силы схватить эти рога и опрокинуть быка, но нынче не время было для забавы. Он занёс меч и ударил. Летел бы на него всадник – оба умерли бы, и всадник, и конь. Бык рухнул. Окровавленная морда уткнулась Халльгриму в сапоги. Халльгрим не двинулся с места.
Люди на кораблях начали тихо переговариваться, убирая с берега сходни. Халльгрим подошёл к воде, и с чёрного корабля ему протянули весло. Он вступил на него и перебрался через борт. Прошёл на корму, и Олав передал ему рулевое весло. И Халльгрим скомандовал, держа в руке дымящийся меч:
– Поднять якоря!
Странно, глухо прозвучал его голос, привычный к приказам, способный перекрыть и шум битвы, и завывание бури. Никогда ещё он не отдавал команды тяжелей…
Один за другим три корабля вышли из бухты в фиорд. Вёсла стонали в гребных люках человеческими голосами.
И поплыло, отодвигаясь назад… Двор, ещё хранивший их следы. И туша жертвенного быка посередине тёмного пятна на песке. Дружинный дом, увенчанный ветвистыми рогами оленя. Весь Сэхейм – Морской Дом, вдруг сделавшийся таким маленьким в своей бревенчатой ограде, у подножия огромных каменных гор… И сами горы словно бы зашагали по берегу, то заслоняя друг друга, то вновь открываясь. И казалось, будто это толпа давно поверженных великанов вышла проводить корабли…
И солнце выплывало из-за этих гор, и больше никогда и нигде не придётся увидеть такого рассвета.
Никогда!
На кнарре у Эрлинга Скегги потянул за руку Звениславку:
– Смотри!
Скегги указывал вперёд, на чёрный корабль, туда, где на корме у рулевого весла стоял Халльгрим хёвдинг. В голосе мальчика звучали жуть и восторг:
– Смотри! Он не оглядывается назад!
Тут Звениславка села на палубу прямо там же, где стояла, под парусом. Спрятала лицо в коленях и заплакала. Сама не знала, от горя или от счастья. Наверное, всё-таки от горя: разве не прожила она здесь целый год, с этими людьми, их жизнью? Как радоваться их горю? Хотя бы оно и обернулось счастьем для неё самой?
Кроме неё, на кораблях не плакал никто.
Халльгрим так и не обернулся, хотя знал, что будет впоследствии себя за это казнить. Он был вождём. Ему следовало показывать людям пример…
Лодка рыбака шла за кнарром на верёвке, а сам рыбак стоял на палубе, разговаривая с Эрлингом Виглафссоном.
– Грозен твой брат вождь! – сказал он ему. – Но ты, уж верно, знаешь, как к нему подойти, чтобы он послушал совета. Лучше будет, если он станет держаться открытого моря, потому что у конунга есть люди, поклявшиеся о его голове. И я не стал бы тут об этом болтать, если бы не видел их так же, как вижу тебя