с помощью довольно крепкого спиртного напитка, который уже в первый раз она опрокинула в себя вполне уверенным Женькиным движением.
Скоро успокоился Пятница, лег возле кровати и мирно засопел. Глядя на него, успокоилась и Настя, легла на подушку и тоже засопела. Где-то далеко, возможно, дыбились страшные волны, бушевал океан и ждал беззащитный кораблик, но пьяная девушка и собака спокойно спали и ничего не боялись.
Опять пришло утро. А за ним шел день, такой же безнадежный, как и предыдущий. Ноги у Насти болели так, что «полеты» на носу корабля пришлось отложить. Для рукотворного «дождя» вдруг стало жалко пресной воды, а «дикий остров желаний» стыдливая Настя затопила еще вчера. Весь день делать было нечего: заниматься рукоделием, прихваченным из дома, сейчас казалось в высшей степени глупо. Читать Настя не любила и раньше. Так, больше для важности взяла с собой в дорогу толстый дамский роман, от которого и прежде бросало в сон на пятом слове. А в нынешних, сильно изменившихся, условиях Настю ещё меньше трогали любовные коллизии выдуманных прекрасных дам и их, не менее прекрасных кавалеров. Оставалось два занятия: печально смотреть вдаль и принимать пищу в местах совершенно не приспособленных для этого. В столовую Настя даже не заглядывала, без сожаления расставшись с крахмальной салфеткой, отвыкая от ножа и вилки. Она, вообще, сильно одичала в компании Пятницы, легко перенимая его стиль жизни: есть – где хочется, спать – где хочется. В основном это хотелось на палубе, в тенечке. И лишь страшная ночь гнала Настю в каюту, на человеческое ложе.
Через две недели одиночества Настя стала невероятно болтлива, она почти все время что-то говорила, говорила сама с собой, с Пятницей, с мачтой, с ветром, с командой дальних кораблей, которые белыми облаками проплывали по самому краю горизонта. Пришло время и Анастасия догадалась, что одноименная шхуна болтается очень далеко от главных морских путей и тогда перестала надеяться на встречу с кораблями-облаками, гораздо мягче стали её напутственные слова команде удаляющегося «облака». И все реже она вглядывалась в искрящуюся голубую даль.
Подходил к концу «медовый месяц» одиночного плавания. Месяц тупого однообразия и тихого отчаяния. Тридцать дней невероятной скуки. Все прелести жизни, которые Настя успела открыть для себя на второй, самый счастливый день плавания были завалены стопудовой апатией. Она невероятно устала от корабельного образа жизни: тяжелый подъем с легкого похмелья в час дня, когда солнце уже подбирается к зениту. Затем кормление прожорливого Пятницы и одновременное кормление себя. Борьба со скукой, тоской, отчаянием забирает почти все силы и время. Не успевает Настя оглянуться по сторонам, как подходит время очередного кормления, а после него (так уж приучил Настю ленивый Пятница) – легкий релакс, там же, не отходя от обеденной зоны. Проснувшись через час-полтора, тупая и вялая Настя нечеловечески смотрит вдаль. Долго. Потом вздыхает печально. Вздыхает тоже долго… Так незаметно, за вздохами и вглядыванием вдаль