перекличка, или перепись, так и не началась. Опасливо обогнув алабая, который успел вернуться на свое место, перед Кудрявцевым остановился еще один здоровяк. Он был немного помельче первого и не таким опрятным. Его камуфляжный костюм был здорово помят, густо покрыт масляными и какими-то иными пятнами, а на плече еще и здорово надорван. От него даже на расстоянии полутора метров – оттуда, где он остановился, не решившись видимо подойти к подполковнику вплотную – несло водкой, вернее самогонкой. Вряд ли какой завод решился бы выпустить официально напиток с такой концентрацией сивушных масел.
Однако речь его оказалась вполне трезвой, хоть и не такой связной, как у Дубова:
– Там, товарищ полковник…, товарищ подполковник… Там, – парень в замызганной спецовке все тех же лет двадцати (парень, конечно, не спецовка; хотя…), – так вот, – парень махнул рукой куда-то вглубь развалин и зачастил словами, – там бабка Оля; нет, она живая еще, шевелится, только кровищи натекло… А как я ее один вытащу – трактор ведь ни туда, ни сюда… Вот!
– Ага, – догадался Кудрявцев, – тракторист. Ухитрился не только в развалины заехать, но и придавить кого-то. Не кого-то, а бабку Олю, – поправил он сам себя.
– Мария Сергеевна, начинайте без меня, – подполковник огляделся, – сержант, ты, ты и… вы.
Пятым кроме названного Дубова, Ершова, тракториста и, естественно, самого Александра, в спасательную команду попал представительный, хотя и молодой мужчина, который совсем скоро назвался Романовым Алексеем Александровичем, профессором кафедры иностранных языков Санкт-Петербургского университета, пятидесяти четырех лет отроду (чему подполковник, даже глядя на пышущего юношеским румянцем лицо профессора удивился как-то отстраненно – привык наверное к подобным казусам). Он и к себе-то стал прислушиваться и присматриваться, если только можно было назвать так быстрый экзамен, устроенный собственному физическому состоянию на ходу незаметно от других. Что бы подумал тот же профессор, увидев, как мужчина в форме подполковника российских десантных войск принялся бы на ходу крутить сальто, причем падая перекатом на голый бетонный пол без всяких последствий для организма, а затем этот же пол ломая голой рукой?
– Хвастун и дурак – вот бы что он подумал, – отчитал себя подполковник, одновременно наливаясь дополна внутри диким восторгом оттого, что организм действительно чувствовал себя превосходно.
Даже внизу живота, где последние полгода тянула и тело, и душу нудная непреходящая боль, из-за чего, собственно и произошла вся история с бессонной ночью восемнадцатого сентября две тысяча пятнадцатого года, с автоматическим пистолетом Стечкина – самым преданным и надежным другом Кудрявцева, и пальцем на его курке.
– Никому я в этом мире не нужен, – вспомнил он вдруг последнее, о чем подумал перед своим выстрелом, закончившимся так необычно, – а вот хрен вам, ребята! Я еще очень даже нужен – хотя бы