задницу, перемирие, – раздраженно заговорил Григорий. – На моей памяти уже десять таких перемирий было. Сейчас нажрутся вина и начнут пулять.
– Точно, – сказал цыган Марек и замер, будто прислушиваясь к внутреннему голосу. – Точно! Сейчас вина «буль-буль», потом – огонь.
– Эх, блин, когда же все это кончится! – неожиданным баском заговорил Юрчик. – Неужели там, «наверху», не могут договориться? Всю жизнь, что ли, в этих окопах сидеть будем?
– К молодой жене потянуло? – усмехнулся Гриша.
– А то… У меня, между прочим, дядя Гриша, еще медовый месяц идет. В окопах.
– Нечего было жениться. Тебе сколько лет – шестнадцать?
– Восемнадцать.
– Все равно рано, верно, Марек?
– Не знаю, – ответил цыган, очнувшись от своих цыганьих дум. – У нас еще раньше женятся. Волосы между ног выросли, значит, можно!
– Здорово у вас, – оценил Гриша. – Оттого, наверное, все вы такие ушлые.
– Мы не ушлые, мы – сообразительные, – ответил Марек.
Восстановилась тишина. Цыган встал, подошел к заколоченному оконцу и оцепенело остановился перед ним.
– Ну не мучься, сходи! – лениво проговорил Гриша. – Деньги дать?
– Сходить? – оживился Марек.
– Сходи. А то вот пополнение и угостить нечем, – Гриша кивнул в мою сторону.
Цыган снял куртку со спинки кровати, пощупал ее, пробормотал «мокрая», быстро надел ее и, схватив сумку, исчез.
– Время пошло, – с оттенком торжественности сказал Гриша, – через полчаса будет.
Но прошло полчаса – Марек не вернулся. Появился он только через час – мокрый, с блестящим лицом и горящими лихорадочно глазами. С жалкой бороденки капала вода, он шмыгал носом и был весьма удручен.
– Нету нигде, – наконец сказал он.
– Ну и дела… – оценил ситуацию Гриша. – Сказать кому, что в Приднестровье нет молдавского вина, заплюют заживо.
Наверное, от этого все окончательно скисли. И разговоры пошли совсем похоронные. Вспомнили про какую-то семью, которую на машине задержали на той стороне. Жену изнасиловали, привязав гранату к спине, а измордованный труп мужа нашли только вчера.
– Хочешь, завтра посмотришь, здесь недалеко, – предложил Гриша.
Но я отказался. Ничего хорошего в зрелище изувеченной и полуразложившейся человеческой клетчатки. А насчет того, что это прибавляет злости, так мне ее и так некуда девать. Мне надо найти следы Валеры Скокова – это святое, то немногое, что остается после долготерпения войны. Все остальное – развалины, обломки на месте того, чем было государство, наша былая жизнь; все слова, заклинания, поучения, заявления, протесты, речи, благословения и прочая обращенная к народу болтовня есть бредятина, блевотина и мерзость…
А ребята – как сговорились. Просто тоска. Я даже подумал, может, попугать решили нас с Ванюшей. Но потом понял, что у них такое хреновое настроение: идет дождь. Вина нет. Перемирие, которое хуже, чем перестрелка,