рыжий.
Чувствовалось, что это давний, никчемный и бесполезный спор.
– Ладно, хватит уже. Одно и то же часами… – не выдержал толстый майор. – Мы выполнили приказ командования. У генералов, или кто там из местных руководил, были свои стратегические замыслы, в которые нас не посвятили…
– А теперь заварили кашу, – буркнул негромко старший лейтенант и покосился на боевика, торчавшего у дверей, – будем разменной монетой на этих торгах. А то и гляди, отстреливать будут по одному и выбрасывать на дорогу – чтобы ускорить переговорный процесс.
Последние слова предназначались только для меня.
Салман вышел на середину комнаты, произнес недовольно:
– Ну хватит жаловаться, а? Что – хлеба нет, кушать мало дают?
– Сигарет нету!
– У нас что – фабрика своя? У самих нет курить… Давай кончай разговор, время уже! Ясно, да?
Я кивнул и стал прощаться с арестантами. Хмурый капитан протянул мне руку, я почувствовал в ней бумажку, поторопился спрятать ее в кармане.
Во дворе Салман приказным тоном произнес:
– Теперь пошли, репортаж передавать будешь!
– Какой репортаж?
– Что видел – то и будешь передавать. Всю правду. Заложники живы, они для боевиков оппозиции как гости, им хорошо, кормят, как в ресторане. На службу ходить не надо, – он засмеялся от своей шутки.
– Это что – нажим на свободную демократическую прессу? – спросил я. Тон этого юного гвардейца меня покоробил.
– Какой нажим? Нажим вот здесь! – И он показал на спусковой крючок автомата. – Нажимаю – и человека нет. Очень просто!
И он опять рассмеялся. Определенно веселый боевик попался. Посмотреть бы на его чувство юмора в бою…
– Оставь для себя свой могильный юмор. Мне нужно встретиться с Шамилем, – потребовал я.
– Он сейчас занят.
– Я подожду.
Все было ясно. Шамиль махнул на меня, и теперь всякая юная падаль считает своим долгом покуражиться по случаю, клюнуть, повалять в грязи.
«Руски сабака, ты есть свыня!» – или что-то в этом духе…
Небритость моего лица как раз соответствовала оптимальному размеру щетины лица кавказской национальности. Меня можно было уже принимать за своего. Или по крайней мере проявить снисхождение. Впрочем, вот этого мне не надо.
– Мы с Шамилем братья по крови, – сказал я Салману, и не соврал. Юнец не знал, а бывший мой сержант Раззаев помнил, должен был помнить сухое русло, Волчью пойму, по которой мы уходили, вымазанные своей и наших братушек-ребят кровью, которых волокли на себе, изувеченных, неживых…
Салман выругался по-своему, зыркнул взглядом худого волка:
– Она пусть остается, а вы идите за мной…
– Ксения, иди туда, где мы ночевали! – приказал я.
Она выразительно посмотрела на меня. Кто знает, что она думает обо мне. Вчера откровенничала, сегодня видела, как я получил записку неизвестного содержания, а только что ей стало известно, что я одной крови с бандитом