шестиместной, польской, купленной по случаю уже в начале сезона через знакомую продавщицу Машеньку – стоял в одних плавках и шлёпанцах на босу ногу убитый горем Олег Николаич. Стоял он в той позе, когда вот-вот начнут рвать на себе волосы и одежду, взывая к всевышним силам, и выглядело это скорее комичным, ибо рвать на себе было, собственно, нечего. Да и волос на лысеющем черепе Олега Николаича оставалось совсем немного. И взывать было не к кому.
Только минутой позже в палатке почувствовалось движение, и из предбанника показался ещё не вполне проснувшийся сын Олега Николаевича студент Вадик, решивший, как видно, выяснить, что стряслось.
– Стащили-таки, негодяи! С-с-сукины дети! – обрушился на него отец.
– Что украли-то? – зевнул Вадик, ещё не разлепив век, хотя стоял уже, откидывая полог палатки и щурясь от яркого солнца.
– Э-эх… – махнул на него рукой Олег Николаевич. – Знал ведь, что украдут!
– Раз знал, надо было убрать, – резонно заметил Вадик и, смекнув, однако, уже, в чем дело, кисло глянул на примятую траву за палаткой, где стояла привязанная к стволу сосны надувная лодка. На траве между палаткой и бортом лодки действительно было пусто.
– А ты-то куда смотрел? – вдруг опомнился и сам Олег Николаевич, до которого внезапно дошло, что сын его с невестой Леночкой ещё засветло покинули вчера ужинавшую у профессорского костра весёлую компанию и весь оставшийся вечер провели в палатке, даже не услышав воров.
– А что я тебе, сторожить их должен? – ответил Вадик и флегматично взглянул на собственную физиономию в зеркале, подвешенном на сучок сосны. Круглое зеркальце для бритья отражало курносый нос, сонные глазки и зевающий добродушный рот. Физиономия, надо сказать, изрядно припухла после вчерашних пересоленных шашлыков и пива с раками.
«И в кого он такой уродился? – вспылил внутренне Олег Николаевич, бывший лётчик-истребитель, а теперь, хоть и полковник на пенсии, – лаборант в академии наук, мастер на все руки и незаменимейший человек. – В кого, спрашивается? Ну, в кого?…»
При взгляде на Вадика нельзя было сказать, что и не в отца. Вся приземистая фигура сына, и оттопыренные, как-то странно торчащие уши, и вечно удивленное лицо с широко раскрытыми глазами навыкате, и сами эти карие влюбчивые глаза – были точь-в-точь отцовские! Но характер!.. «Уж эти женщины!» – в сердцах припомнил рассерженный Олег Николаич свою супругу, в которой, может быть, и кстати была некоторая флегматичность… Но в сыне!.. Он с досадою пнул ногой туго надутый резиновый бок лодки с той стороны, где лежали снасти, и вдруг замер в ужасе, увидев её пустое дно. Но не вскрикнул, а, осенённый еще одной нехорошей догадкой, помчался к озеру, обшаривая затравленным взглядом опустевшую – не зря ёкнуло сердце – совсем опустевшую, без единого «кружка», гладь воды. Он даже не услышал, как сзади него в палатке раздался гвалт и лямонт и сквозь крики жены «Носочек надень, Васенька! Погоди! А сапожки!?» прорвалось безумное «Ж-жы-жы-жжы! Я истребитель!»,