теперь, улетая от нее куда подальше, на комфортабельном авиалайнере испанской компании, думал о том, на что потратил десять лет жизни.
– Удивительное дело! – размышлял он, – со школьной скамьи мечтал об одном – писать. Других серьезных желаний в жизни не было, но эта цыганка вечно уводила его от мечты. Почему? – В последнее время Юфим все чаще задумывался над этим. – В самом деле, для того, чтобы писать ничего не нужно, перо, бумага… пишущая машинка, в последние годы – компьютер… И уединение. Вот и все. Сиди и пиши. Минимум потребностей, работать где-нибудь, чтоб прокормиться… А что он, Юфим? Вечно куда-то лез, вечно что-то организовывал: кооперативы, ассоциации, фермерские хозяйства, лез в политические партии, ездил по всяким съездам, тратил на все это кучу денег. Последние три года спасал разорившийся совхоз, все имущество которого было под арестом из-за долгов. Не знал ни покоя, ни сна, ни отдыха… И вот ему пятьдесят. И у него одна жизнь, другой нету. А что сделано, чтоб приблизить свою мечту? Ни-че-го…
Шарабан жизни! Куда ты? Мне пятьдесят! Я не знаю куда еду.
Не знаю!
Жена уснула всерьез, а у него затекла рука и хотелось курить. Он осторожно подвинул Надю на ее кресло, помассировал руку, сжимая и разжимая пальцы. Достал сигареты.
– Ну да, он человек увлекающийся, энергичный… Жить вообще интересно. Натура у него деятельная, ему всегда хотелось действовать, еще с ранних лет он заметил в себе наклонности лидера… Ну и что? На кой черт ему надо было это лидерство? Писательское творчество сугубо индивидуальное занятие, вот и командовал бы своими рукописями. Эх, Юфим, балда! На что потратил время?
И вот здесь, на высоте двадцати тысяч километров над землей, Сания принял решение: вернувшись из отпуска – уволиться, уехать в свою деревню, спрятаться в двухкомнатной квартире и все, что еще осталось ему прожить, отдать творчеству. Куда бы это его ни привело, не думать об этом. Просто писать. Каждый день. Пока живет…
Залпом допил виски. Глубоко вздохнул. Все! Решение принято. Не отступлюсь. И не отступился.
Наблюдая исподтишка за женой, с аппетитом поедавшей самолетный завтрак, он вспоминал приснившегося Тредиаковского и думал о том, что писатель даже во сне должен работать. Более того, сон – это часть его жизни, удивительная, фантастическая ее часть, нередко подсказывающая автору самое главное в произведении. При этом можно даже не запоминать эти сны, воображение и наяву дорисует то, что рассыпалось с пробуждением, отредактирует приснившееся и внесет логику в совсем уж нереальные события, происходившие в состоянии сна. Или, напротив, проникая в самые иррациональные ситуации сна, авторское сознание еще более усугубит эту алогичность, доведя ее до уровней, трудно представляемых в реальной действительности.
Он стал думать дальше. Про писательские возможности проникновения и всякую такую ерунду, сравнивая его взгляд с миниатюрной видеокамерой, способной перемещаться не только в пространстве, но и во времени, легко открывая запертые двери, преодолевая преграды расстояний и давно