все еще смотрел перед собой.
– Мне полагалось бы назвать свое имя, но я о нем умолчу. Не считай меня из-за этого врагом.
– Почему я должен считать вас врагом? – удивился юноша. – Слишком уж я незначителен, чтобы быть чьим-либо врагом.
Едва он это сказал, как перед его взором поднялась тень инквизитора, а за сосновой лучиной по стенам запылали большие костры.
– Если тебе не хочется продолжать этот разговор, я пойму, – сказал облаченный в черное человек и в первый раз искоса взглянул на Леберехта.
Подкрепленный действием черного пива, юноша покачал головой и окинул незнакомца внимательным взглядом. У того между зубов темнела щербинка. Он был лет тридцати, художник или странствующий студент, какие нередко появлялись в городе и вскоре вновь исчезали.
– Нет, нет, – горячо заверил его Леберехт, – сегодня я, признаться, рад побыть среди людей и поболтать с ними. Один я бы просто сошел с ума.
Сказав это, он вспомнил о своей сестре Софи, с которой за целый день и словом не перемолвился, и ему стало стыдно.
Тогда человек в черном начал туманно говорить, намекая на события нынешнего дня:
– Глупец тот, кто воображает себе, что проповедники и инквизиторы утверждают истину христианской веры. Нужен ли яркому свету свет слабый? Страшному суду – предубеждение инквизитора? «Неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого, ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же».
– Павел, «Послание к Римлянам», – сухо произнес Леберехт.
– Образован, образован! – заметил незнакомец, не спрашивая, откуда тот взял свои знания. Это слегка уязвило Леберехта, ведь он гордился тем образованием, которое получил от отца.
– Не понимаю, к чему вы клоните своими речами. Вы протестант или шпион курфюрста?
– О, Святая Дева Мария, нет! – Человек в черном прикрыл ладонью рот, делая знак, что Леберехт должен быть осторожен в своих словах. Потом продолжил: – Я лишь хочу утешить тебя в такой день и сказать, что Лысый Адам не был еретиком, а тем более колдуном. Просто он был умен, слишком умен для человека его положения и никогда не скрывал своего ума. Известно же: «Умно говорить трудно, умно молчать – еще труднее».
– Вы знали моего отца? Конечно же, вы должны были знать его. Иначе как бы вы могли так говорить о нем! Кто вы, незнакомец?
Облаченный в черное человек усмехнулся.
– Nomina sunt odiosa[19], как говорит Цицерон, так что давай держаться этого.
Леберехт, украдкой наблюдая через стол за красивой девушкой, вновь сделал большой глоток и ответил:
– Господи, да вы говорите почти так же, как мой отец Адам!
– Здесь все говорят, как твой отец, – успокоил его незнакомец. – По этой причине мы и пришли сюда, и ты, вероятно, тоже. Все здесь – защитники чуждого духа, ученики Аристотеля, алхимиков и астрологов, книжники и люди искусства, в творчестве видящие своего бога, и, возможно, также парочка непокорных протестантов и богатых атеистов.
Теперь Леберехт понял намеки той песни, которую пела Фридерика. Все еще не сводя с нее взгляда, он напрасно старался