на затылке. Грубое длинное платье с гладкой зеленой накидкой не позволяло разглядеть изящную фигуру, которую Фридерика еще вчера выставляла напоказ.
– Мне очень жаль, – повторила она и при этом склонила голову набок.
В тот момент Леберехт не мог выразить своих чувств словами, но он был уверен, что участие ее было искренним.
– Откуда ты знаешь? – пробормотал он, смущенный и одновременно счастливый оттого, что она заговорила с ним.
– Все только и говорят о большом несчастье, и когда я увидела тебя стоящим здесь, мне сразу вспомнилось твое имя. Карвакки вчера называл мне его. Он рассказал, что случилось с твоим отцом. – С этими словами девушка украдкой перекрестилась.
С моста была видна баржа, на которой Фридерика скрылась прошлой ночью. Леберехт кивнул в ее сторону и, пытаясь переменить тему, сказал:
– Ты живешь там, на барже.
Фридерика улыбнулась.
– Карвакки – болтливая баба. Ничего не способен держать при себе.
– Я узнал это не от Карвакки.
– А откуда же?
Юноша подумал, стоит ли говорить правду, но, решив, что раз уж он и так проболтался, ответил:
– Нынешней ночью, когда ты покидала «Кружку», я следовал за тобой по городу. Но мне не хватило смелости заговорить с тобой.
Тут красавица рассмеялась, и он увидел ее белоснежные зубы.
– Смешно! Ты – первый робкий мужчина, которого я встречаю. – Затем она посмотрела по сторонам, не наблюдает ли кто за ней, и взяла его за руку. – Ты мне нравишься, Леберехт. Если хочешь, мы можем быть друзьями.
«Святая Дева Мария! – пронеслось у него в голове. – Вот подходит такая красивая девушка, улыбается и говорит, что мы можем быть друзьями!» Леберехт хотел быть ей не другом, а возлюбленным! Ему хотелось обнять ее и поцеловать, но – ради всего святого! – не быть ее другом, как Карвакки или другие, лежавшие у ее ног в «Кружке», когда она пела.
Леберехт, не совладав с собой, вырвал свою руку и смущенно уставился в землю.
– У тебя… много друзей, правда? – спросил он.
– Да, друзей много, причем повсюду – и в Вюрцбурге, и во Франкфурте, и в Майнце, и в Кобленце, и в Кельне… Даже в Нидерландах, везде, где швартуется наша старая баржа.
Раскрепощенность, с которой говорила Фридерика, привела Леберехта в ярость. Ему казалось, что она шутит над ним. Разве не видит она, что его чувства более чем дружеские?
Разумеется, в этой ситуации надо было признаться ей в любви, но Леберехт боялся получить отказ. Он не хотел выглядеть глупым мальчишкой, не хотел быть высмеянным или испытать сочувствие. Нет, боль он вынесет, но только не сочувствие. Это ранило его гордость, единственное украшение бедности, унаследованное им от отца.
– И когда же продолжится поездка? – поинтересовался Леберехт с подчеркнутым равнодушием.
Фридерика взглянула на небо.
– Мой отец ждет дождя. Вот уже три луны с неба не упало ни капли. Река обмелела, она не пропустит нас. Если