Gallia est omnis divisa in partes tres![5]
Трактирщик рассмеялся:
– Подмастерье каменотеса пытается поучать ученика иезуитской школы!
– Почему бы и нет? – дерзко произнес Леберехт. – Если он умеет лучше говорить по-латыни…
– Ты? Ты?! – Старый Шлюссель стал смеяться еще громче. – Ты утверждаешь, что знаешь латынь? И кто же тебя научил?
– Мой отец, – коротко ответил Леберехт, а Софи гордо кивнула.
– Могильщик?
– Да, могильщик.
Шлюссель продолжал трястись от смеха.
– А кто же, с позволения сказать, учил его, могильщика?
– С позволения сказать, монахи Михельсберга.
Трактирщик в изумлении осекся. Толстый парень выглядел сначала растерянным, затем возмущенным, и в конце концов плаксивым голосом заявил:
– Монахи с Михельсберга не держат латинской школы!
– Не держат, – подтвердил Леберехт, – но у них большая библиотека с множеством латинских книг. Я сам видел.
Парень запальчиво крикнул:
– Неучам не положено читать книги!
Леберехт наморщил лоб.
– Это кто сказал?
– Святая Матерь Церковь. Она позволяет читать лишь те книги, которые написаны в христианской вере. А чтобы распознать, что книга содержит христианское учение, надо быть образованным.
– Таким, как ты.
– Да.
– Но Гай Юлий Цезарь был язычником!
– Совершенно верно!
– Однако ты читал его сочинения.
– Я читал их, осознавая, что его сочинения языческие. А неуч читает их безо всякой критики. Это опасно для веры.
Леберехт вскинул брови, но промолчал. Однако с этого часа он испытывал к зажравшемуся пузану одно лишь презрение и знал, что рано или поздно это должно привести к столкновению.
На следующее утро – это было пятое воскресенье поста – Марта Шлюссель отправилась на мессу в собор вместе с Кристофом, своим родным сыном, и Леберехтом, сыном приемным. Софи же должна была заняться работой на кухне.
Новость о благородном решении трактирщика с Отмели взять к себе сирот распространилась с быстротой молнии, и этот неожиданный шаг нашел всеобщее одобрение. Марта, которая столь же охотно выставляла напоказ свою красоту, сколь и свою набожность, для защиты от мартовского холода прикрыла плечи черной накидкой. Под ней было зеленое шерстяное платье с широкими вертикальными полосами из бархата – наряд, в равной степени вызывавший восхищение и женщин, и мужчин.
Миновав ворота Георгия, они вступили в собор через обращенные к городу ворота Милости. Мессу читал пробст[6]. Сам же епископ скорее безучастно следил за происходящим со своего красного кресла в затянутых черным хорах Петра.
После оглашения Евангелия к пятому воскресенью поста на каменную кафедру взошел проповедник Атаназиус Землер. Поднялось волнение, а затем прихожане как прикованные уставились на маленькую тощую фигуру над их головами. Землер наслаждался благоговейным ожиданием;