и звуки, приспосабливаться к перемене погоды и всячески избегать встреч с человеком. Жизнь лесной мыши, окруженной хищниками, и так проходила в вечных тревогах, – стоило ли ей беспокоиться о грядущих катастрофах, которые, возможно, никогда не наступят. У ласточек и стрижей тоже не было времени для тревожных раздумий – они без устали носились над стоячими лужами и ловили мошек. Куропатки, когда их одолевали неприятные мысли, зарывались головами в сухие листья, уверенные, что надежно спрятались от всего мира. Но вскоре они забывали о своих страхах и вновь отправлялись на поиски пищи.
Одним словом, жизнь била ключом и незачем было загружать ее пустыми опасениями, которые все равно ничего не могли изменить.
Так думала О-ха, занимаясь своими делами, среди которых было два особенно важных – добыть достаточно еды для себя и для будущих детенышей и не попасться на глаза охотникам.
Однажды ночью она проснулась и выбралась наружу, оставив в норе спящего А-хо. Лисице до того хотелось спать, что она даже не выполнила ритуалов, сопутствующих выходу из жилища, хотя обычно не пренебрегала ими.
В небе светила охотничья луна, наполняя лес изменчивыми тенями. Они играли и приплясывали на земле и ветвях, словно живые.
О-ха направилась к лугам; странное ощущение не оставляло ее. Казалось, не она, а какая-то другая, незнакомая лисица крадется по лесистому склону, залитому бледным светом луны. В траве шуршало и стрекотало множество живых существ, поглощенных своими ночными заботами. Внезапно все стихло. В воздухе повеяло опасностью.
Грозный рев охотничьего горна разнесся над полями.
Поняв скорее сердцем, чем рассудком, что означает этот звук, О-ха бросилась наутек через заросли терновника. Она мчалась изо всех сил, но лапы ее путались в ажурной сети теней, точно в силках. О, если бы только скрылась луна, эта предательская охотничья луна. Люди совсем близко, и с ними собаки, которые могут учуять лисицу издалека, и лошади, которым ничего не стоит ее догнать.
Лай человечьих голосов становился все громче, до О-ха доносились удары лошадиных копыт по дерну и собачьи перебранки. Псы огрызались и поскуливали, побуждая друг друга к погоне. А тени тянулись к лисице, словно колючие ветви кустов; они вцеплялись ей в шубу, не давали бежать. Наверное, эти тени-ловушки заодно с людьми и собаками.
И все же лисица вырвалась и побежала; она бежала долго, хотя сердце ее едва не выскакивало из груди. На вершине холма, залитого неумолимым светом охотничьей луны, собаки настигли ее. Лисица жалобно завизжала, умоляя о пощаде, но собачьи челюсти уже впились в судорожно извивающееся тело, острые зубы ломали кости и разрывали связки. Невыразимая боль пронзила ее, а убийцы рвали и рвали живую плоть, и кровь заливала их свирепо оскаленные морды.
Кровавый огонь полыхал в глазах собак, упоенно ломающих зубами кости лисицы и раздирающих ее шкуру. Но вдруг собачьи морды превратились в человеческие, белые, лишенные шерсти, – рты их были искривлены,