внезапно произнесла Махпейкер.
Подруги недоуменно глядели на нее, а Махпейкер улыбалась тому озарению, которое явилось, будто и впрямь Аллах подал знак только ей одной.
Озарение это не было похоже на удар молнии, о котором любят писать поэты и говорить пророки. Ну да пускай молния в мужчин бьет, им к подобным тяготам не привыкать. Нет, озарение Башар оказалось теплым и ласковым, словно солнце осветило поле с колосящейся пшеницей, словно мама погладила нежной рукой больную дочь, словно Софийка…
Не думать о Софийке.
Думать о том, что только что пришло в голову.
– Клятва, – повторила Махпейкер. – Мы трое – неужели мы не справимся? Не нужно нам быть каждой за себя. Глупо это и не нужно. Когда каждая за себя – вот тогда умирают дети.
– А ведь верно… – выдохнула Башар.
Глаза Хадидже сияли.
– Неужто мы не сможем воспитать своих детей достойными людьми? Неужто нам внимание султана станет дороже нашей дружбы? Неужто твои дети, Хадидже, и твои, Башар, не станут мне родней и неужто вы отвернетесь от моих детей?
– Никогда! – пылко воскликнула Башар.
– Никогда, – склонила голову Хадидже.
Махпейкер взглянула на подруг и тихо произнесла:
– Так давайте дадим друг другу клятву. Поклянемся, что, какие бы испытания ни выпали на нашу долю, будем помнить друг о друге, никогда друг друга не предадим. Что если – все в руках Аллаха! – с одной из нас случится беда, остальные не оставят ее детей, воспитают, как своих, защитят, как своих! Поклянемся, что ни одна из нас не скажет своему сыну: «Тебе быть султаном, убей остальных!», но каждая скажет: «Если станешь султаном, пощади братьев своих, будь им заступником и утешителем, а если не станешь султаном, стань опорой брата своего – ему тяжелей, чем тебе!» Давайте же поклянемся в этом друг другу, а главное – сдержим клятву, чего бы нам это ни стоило!
– Клянусь! – гордо вскинула голову Башар. – Клянусь своей жизнью и честью своей!
– Клянусь, – мягко улыбнулась Хадидже. – И никто и ничто не отвратит меня от этой клятвы.
– И я клянусь, – твердо сказала Махпейкер. – Клянусь соблюдать сказанное своей бессмертной душой. Да будет так!
– Да будет!
– Пусть будет так!
Солнце ярко сияло из дворцового окна, и солнечные зайчики отражались в полированной мебели, словно маленькие янтарные капли.
Солнце видело немало клятв и немало клявшихся, и лишь оно – да еще Аллах – знали, что будет с этой клятвой и с девушками, только что так отчаянно бросившими вызов столетним традициям и собственной судьбе.
– Ты мешаешь мне, почтеннейшая валиде.
Сафие смотрела, как Хандан-султан бегает по комнате, топча изящными туфельками дорогие ковры, и улыбалась.
Рухшах подала кофе и исчезла, растворилась в полумраке комнаты, не забыв предварительно поглядеть на валиде: мол, не нужно ли госпоже еще что-нибудь? Ступай, молча кивнула Сафие, ступай, дорогая, я сама разберусь, за меня