читал в газете, что Голдвин сказал, будто всем важным шишкам наполовину срежут жалованье.
Его глазки радостно блеснули, и он опять торжествующе хихикнул. Затем, внезапно потеряв интерес к реальности, он вернулся к своим мифам.
Иисус перед Лаблином! Я попытался уйти от болезненной темы, осведомившись у м-с Коултон, знала ли она, что Тэллис интересовался кино. Однако пока я задавал этот вопрос, ее внимание привлекли шаги в соседней комнате.
Я обернулся. В дверях, одетая в черный свитер и клетчатую юбку, стояла – кто? Леди Гамильтон в 16 лет, Нинон де Ланкло того периода, когда Колиньи лишил ее девственности, la petite Морфиль[3], Анна Каренина в классной комнате.
– Это Рози, – гордо объявила м-с Коултон, – наша вторая внучка. Рози учится пению, хочет стать киноактрисой, – доверительно сообщила она Бобу.
– Как интересно! – с энтузиазмом воскликнул Боб, поднявшись и пожимая руку будущей леди Гамильтон.
– Может, вы что-нибудь ей посоветуете? – предложила любящая бабка.
– Буду счастлив.
– Принеси еще стул, Рози.
Девушка вскинула ресницы и бросила на Боба короткий, но внимательный взгляд.
– Не возражаете, если мы посидим на кухне? – спросила она.
– Ну разумеется, нет!
Они скрылись в глубине дома. Глянув в окно, я увидел, что холмы снова в тени. Крысы-ящерицы закрыли глаза и притворились мертвыми – но только чтобы усыпить бдительность жертвы.
– Это больше чем удача, – говорила м-с Коултон, – это перст провидения! Как раз когда Рози нужна поддержка, появляется важная шишка из кино.
– Как раз когда кино вот-вот прогорит, как и эстрада, – не поднимая глаз от страницы, вмешался гном.
– Почему ты так говоришь?
– Это не я, это Голдвин, – ответил старик.
Из кухни донесся смех, на удивление младенческий. Боб явно делал успехи. Я почувствовал приближение второй поездки в Акапулько – с последствиями, еще более катастрофическими, чем после первой.
Бесхитростная сводница м-с Коултон радостно улыбнулась.
– Мне нравится ваш приятель, – сказала она. – Умеет обращаться с детьми. Никакого дешевого форса.
Я молча проглотил скрытый укор и опять спросил, знает ли она, что мистер Тэллис интересовался кино.
Она кивнула. Да, он говорил ей, что послал что-то на одну из студий. Хотел немного подзаработать. Не для себя – он хоть и потерял почти все, что у него когда-то было, но на жизнь ему хватало. Нет, ему нужны были деньги, чтобы посылать в Европу. Он был женат на немецкой девушке – давно, еще перед Первой мировой войной. Потом они развелись, и она с ребенком осталась в Германии. А теперь в живых осталась одна внучка. Мистер Тэллис хотел, чтобы она приехала сюда, но в Вашингтоне не разрешили. Поэтому ему оставалось лишь послать ей побольше денег, чтобы она могла нормально питаться и закончить учение. Вот он и написал для кино эту штуку.
Ее слова вдруг напомнили мне эпизод из сценария Тэллиса – что-то о детях послевоенной Европы, продававших себя за плитку