помешать. Ольги больше нет. Я убила ее пять минут назад…
– Итак, это финальная сцена романа писательницы Данилевской, сотворенная ею за три месяца до гибели Крапивиной Ольги, – сказал прокурор, громко захлопывая книгу. – Конечно, вы услышите еще доводы защиты, которая будет утверждать, что все это – страшное совпадение и нелепая случайность. Но, уважаемый суд и достопочтимая публика, мы опираемся в своем обвинении не только на эту книжку, но еще и на показания свидетелей и данные экспертиз, которые, как разрозненные фрагменты мозаики, воссоздают целостную картину совершенного преступления. Диана Данилевская виновна, и, полагаю, весь ход судебного следствия показал справедливость предъявленного ей обвинения. А теперь о наказании…
В зале наступила тишина. Было слышно лишь тихое поскрипывание ручек по бумаге и потрескивание диктофонов. Журналисты хотели зафиксировать слова прокурора слово в слово.
– Когда речь идет о подобных трагедиях, сопутствующих любви, обвинение склонно учитывать смягчающие факторы и толковать все сомнения в пользу подсудимых. Но, учитывая все обстоятельства этого дела, а именно – холодный расчет госпожи Данилевской и, в связи с этим, ее особую опасность для общества, я не нахожу оснований просить суд применить к ней минимальный срок наказания, предусмотренный по части первой статьи сто пятой Уголовного кодекса. Полагаю, что четырнадцать лет, проведенные ею в неволе, станут достойным наказанием за совершенное ею преступное деяние – убийство человека…
«Четырнадцать лет… четырнадцать… цать», – зазвучало эхом в голове, и Диана почувствовала, что теряет под ногами опору и несется куда-то вниз, в пропасть, увлекаемая неумолимой снежной лавиной, некогда описанной ею в своем первом романе «Скалолазка».
Она неслась вниз, не ощущая боли, не чувствуя себя в границах своего тела. Диск солнца в кружеве снежных облаков то взлетал куда-то ввысь, то стремительно падал вниз, и теперь уже она мчалась ему навстречу. Падение длилось секунды или века. Она видела заросший лопухами двор своего детства и деревянный остов сломанной ребятней горки. В ее ушах звучала любимая мелодия матери «Одинокий пастух», а затем – оглушительная трель школьного звонка. Девочка с растрепанными кудрями улыбалась ей с задней парты, а прилизанный, словно сошедший с картинки журнала «Семья и школа» одноклассник шептал ей на ухо: «Это новенькая. Держись от нее подальше». Взлетали вверх школьные тетрадки, уносились вдаль сорванные листочки календаря.
Она снова видела здание педагогического института и бронзовую фигуру Горького, удерживающего в руках шляпу. Мелькали огни дискотек, подсвечивая водоворот знакомых смеющихся лиц. Потом все затягивало мраком, и только знакомый мужской голос цинично спрашивал: «У тебя будет ребенок? А меня ты спросила?» Рыдания теснили дыхание, но их заглушал торжественный марш Мендельсона. Белая фата, кольца. Все как у людей.
Потом она взмывала в поднебесье и видела Эльбрус – двуглавого