p>Восьмилетний Пепе, выполнявший функции разносчика, курьера и чистильщика обуви, возбуждённо таращил большие, похожие на спелые ягоды глаза и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, стоя перед возвышавшейся над ним сеньорой.
– Всё ты врёшь, бездельник, – недоверчиво скривилась донья Кармелита, поправляя замысловатую причёску. – Небось решил заработать на мне пару песо!
Пепе не испытывал ни малейших сомнений в том, что разговоры про песо не являются ничем другим, как пустой болтовнёй.
– Не вру, сеньора, – забавно растягивая слова, заговорил он. – Я мимо проходил, народу полно, все туда-сюда бегают, падре Мануэлем восхищаются.
Донья Кармелита с подозрением просверлила Пепе острым, как буравчик, взглядом.
– Хватит болтать, бездельник, – сказала она. – Иди работай, вечно тебя не дозовёшься. Ты сам его видел?
– Не-а, – бойко ответил Пепе. – Но его видели Педрито с ребятами, они мимо как раз пробегали. А сеньорита Пачека, помните сеньориту Пачеку…
– Хватит болтать, что я сказала?! – отрезала донья Кармелита, немедленно отменила намеченный визит в мэрию и, сгорая от нетерпения, двинулась в церковь.
Предвкушение общения с наконец-то выздоровевшим падре переполняло донью Кармелиту радостью и благолепием, и она несла его через площадь, как драгоценную ношу. Проникшее сквозь кружевную ткань зонтика весёлое солнце шаловливо украсило её покрытое бороздами морщин лицо причудливыми узорами, и донья Кармелита стала похожа на готового к атаке индейца в полном боевом раскрасе. Грозный вид идущего на подвиг воина усиливали лакированные, украшенные позолоченными пуговицами туфли – любимый фасон на протяжении многих лет. Решительно стуча каблуками, донья Кармелита пересекла площадь и под смех стайки нищих ребятишек, которых развеселили разводы на её лице, поднялась по широким ступеням, закрыла зонтик и, не забыв одарить насмешников презрительной гримасой, потянула на себя тяжёлую дверь и зашла внутрь.
Церковный зал встретил донью Кармелиту прохладой и полумраком. Торопливо осенив себя крестным знамением, она положила на ближайшую скамью зонтик и, не скрывая радости, направилась к стоявшему к ней спиной падре Мануэлю.
– Как же я рада видеть вас в добром здравии! – улыбаясь, воскликнула она.
Падре Мануэль обернулся на возглас, и донья Кармелита еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть.
«Пресвятая Дева! – ахнула она про себя. – Старик. Сущий старик. Как же он измучился, бедняжечка! Ничего-ничего, я помогу ему».
И, обнажив в улыбке лошадиные зубы, сразу же затараторила в своей фирменной манере, как всегда, не думая о том, насколько падре готов слушать исторгаемый ею поток сознания. Но сегодня всё было не как всегда, и даже бессвязная, лишённая логики речь доньи Кармелиты показалась падре Мануэлю музыкой, поскольку вольно или невольно подтвердила великое чудо исцеления, происшедшее с ним только что, буквально пару часов назад.
Чудо случилось сразу же после восхода солнца.
Ещё накануне падре плакал, бился головой об стену и мучился ставшей неотъемлемой частью его жизни бессонницей, но, как только первые лучи солнца ощупали ещё не проснувшиеся толком небеса, в голове падре возникла испугавшая его поначалу тишина. Исчезли крики и шум, затихли спорившие между собой голоса, растаяли как дым резонирующие вибрации, а в измученной душе наступила непривычная благодать.
Ещё не веря в исцеление, падре встал с жёсткой койки и перво-наперво вознёс Богу горячую молитву. Закончив молиться, испуганно прислушался к себе. Всё оставалось по-прежнему. Голоса не возвращались, шум и крики тоже. Он вновь помолился, вновь прислушался и, убедившись, что ничего не изменилось и он действительно здоров, первым делом спрятал подальше статую ангела.
Пронзив его пустым раскрашенным взглядом, ангел послушно лёг в деревянное чрево ящика, а падре, радостно напевая под нос один из праздничных псалмов, бросился приводить себя в порядок. Умытый, с аккуратно расчёсанными на пробор редеющими волосами, он появился в церковном зале как раз в тот момент, когда падре Алваро собирался принять исповедь у приехавшей из дальнего села и беспрерывно осенявшей себя крестным знамением крестьянки.
– Приветствую и благословляю вас, дети мои, – произнёс падре Мануэль и, не обращая внимания на ступор, настигший падре Алваро при его появлении, осенил его и женщину крестом и с выражением благостного всепрощения на лице направился в сторону алтаря.
Очнувшись от столбняка и забыв о крестьянке, падре Алваро бросился следом.
– Как я счастлив, как я счастлив, – повторял он, заглядывая в лицо падре Мануэлю. – Вы выздоровели, падре Мануэль, вы выздоровели, как я счастлив!
Следом подошла сильно смущавшаяся крестьянка. Падре Мануэль положил руку на склонившуюся перед ним голову и исполненным благодушной кротости голосом произнёс приличествующие моменту слова:
– Дщерь моя, да благословят тебя святой Франциск, святой Иуда и все святые угодники*. Ты, я вижу, приехала издалека? Иди в исповедальню,