это не араб, командир. Я таких душманов еще в Афгане навидался. Зуб даю – он к нам прямым рейсом из Кабула прилетел.
Прямых рейсов из афганской столицы в израильскую не было – это майор знал точно; но возражать сейчас Моссу не стал. Он еще пристальней вгляделся в женщину – ту самую арабку, что своим появлением ненадолго отсрочила штурм. Что-то было не совсем правильно в этой фигуре с замотанным цветастым платком лицом. Майор не успел уцепиться за занозу, которая кольнула в подсознании. Незнакомка вдруг начала дергаться в припадке то ли эпилепсии, или…
– Предсмертных судорог, – с ужасом подумал Гаршвин; с ужасом – потому что понял, что теряет последнего свидетеля.
Женщина, чье тело между тем выгнула дугой жестокая судорога, чуть слышно вздохнула и медленно расслабилась, растеклась бесформенной кучей на полу совсем рядом с мертвым боевиком. Но – майор каким-то чудом понял это – не умерла; просто провалилась в глубокое забытье. Плотный шелк на ее груди чуть заметно дрожал, выдавая дыхание, и он скомандовал сержанту, который затаился за спиной, тоже не отрывая взгляда от свидетельницы.
– Мосс – хватай ее и в госпиталь – одна нога здесь, другая там!
Эту фразу тоже привнес в группу сержант; как и многое другое, кстати. Но сейчас он не стал «радовать» командира и двух товарищей, застывших у противоположных стен с «Узи» в руках, очередным перлом. Глухо стукнула кувалда, аккуратно прислоненная хозяйственным Шломо к стеночке, и здоровяк легко поднял закутанную в шелка незнакомку на руки. Майор дернулся было, чтобы посмотреть, какое лицо скрывает этот цветастый платок, но сдержал себя, подумав, что еще наглядится на это личико – когда будет спрашивать, как и зачем эта женщина попала в бандитское логово. Он отправился вслед за сержантом, который нес незнакомку бережно и на удивление легко – словно невесомую куклу. Но в коридоре, где Шломо устремился к двери с вылетевшим от страшного удара замком, остановился – как раз над телом боевика с треснувшим черепом.
Если бы Давид Гаршвин мог читать мысли других людей, прежде всего своих бойцов, он бы уловил то удивление, с которым сержант на несколько мгновений раньше остановился взглядом на этом черепе; точнее лице с выпученными красными глазами:
– А этот, скорее всего, грузин… Ой-е-ей, что-то будет!
Шломо, несмотря на службу в Советской Армии, в одной из самых горячих точек в ее истории, а теперь в элитном подразделении израильского спецназа, был настоящим евреем, а потому предстоящие неприятности чувствовал одним местом. Тем самым, под которое удерживал в действительности достаточно тяжелое женское тело.
Все последующие события майор Гершвин узнал со слов сержанта…
Тело, к удивлению Шломо, казалось не только тяжелым, но и каким-то… родным, что ли? Словно он нес на руках близкого человека, от которого пахло кровью, кислым запахом пороховых газов (хотя ни одного выстрела