потчевались хмелем.
Стенька Буторин, уже проспавшийся, но внове хмельной, рассказывал матросам, как ходил на пароходе:
– На паруснике спокойней и надежней. Главное, рыбу не пугает. А ваш паровик – как кузнец молотом по наковальне. Стук – грюк. Весь зверь в округе разбегается, не то что рыба. А дыму! Будто тайга горит.
– Рыба и зверь привыкнут. Человек тем более. Я под стук паровика крепко сплю. Зато в кубрике тепло. И электричество скоро будет, – парировал матрос. – Это не парусник.
– Как ты говоришь? Э-э-элтричество. Что за штуковина?
– Деревня ты, мужик. Это когда замест свечей лампочки стеклянные горять. Понял? Не керосинки. Ни дыму тебе, ни воску. А светло как днем!
– Ты уж, матросик, не заливай! Мы тож не лаптем щи хлебаем-то. Кой-чего в жизни повидали. Но элтричества твоего не знаю! Давай-ка лучше еще тяпнем. Может, и вправду в глазах посветлеет.
Стенька осоловелыми глазами уставился в стоявшего на разливе казака:
– Эй, служивый, освежи-ка души нам с матросиком. Чтоб комар подох.
Они чокнулись, залпом выпили, закусили копченым гусем. Беседа потекла доверительней.
– Ты-то кем ходишь? Штурвальный, что ли, аль шкипер? – Стенька просто не знал флотских званий. – Я на лодке веслами гребу заместь колеса. И руль у меня на веслах. Чуть потабаню – и лодка развернулась. Один и гребу, и рулю. А ты какое дело правишь?
Парень показал руки с забитыми углем ногтями. Вздувшиеся по тыльным сторонам рук вены светились сквозь кожу синевой. Стенька от удивления погладил ладонью бороду и непонимающе уставился на матроса:
– Что-то я, малый, не разумею. Ну, руки как руки, будто на веслах долго сидел. Ладони вздутые. А ногти? Чернее земли!
– Кочегар я. Слышал о таком? С топкой управляюсь. С лопатой. А топка – сердце парохода.
Матрос похлопал себя ладонью по левой стороне груди.
– Котел погаснет, и махина становится корытом. Разве что по течению ее может нести.
Рыбак сконфуженно смотрел на матроса стекленелыми глазами и виновато моргал, будто просил прощения:
– Ты уж прости, браток, не разглядел, что ты сердце. Я думал, ты только швабру в руках держишь до мозолей да швартовы отдаешь. Недотепа я в этих делах. Давай еще по кружечке.
На другом конце длинного стола восседала приехавшая и местная знать. Кроме пристава Зверева, никто не увлекался вином. Не доверяли друг другу. После медовухи пили чай маленькими глотками, курили трубки, беседовали о назревших делах.
– Надо, Михаил Фомич, подумать о фельдшере. Тундра на тысячи верст, и нет лекаря. Шаманы еще кое-как лечат тунгусов, а пришлые люди – кто во что горазд. Мрут от пустячных хворей. А моровая язва приключится! Тогда – конец! Особенно страдают крестьяне низовского и затундринского обществ. Надо губернию тревожить, – настаивал Сотников.
– Писал, не раз! Сам трижды был у губернатора. Сетует, денег нет. Казна пуста. Я по школе вопрос ставил. Жди, говорит, лучших времен. А фельдшера вам не положено.
Киприян Михайлович почесал за ухом прямо