таежные олени. Для них что снег, что вода. Все нипочем. Это же ручеек. Они тысячами Енисей переплывают. И переправы – в несколько верст, а глубина – копытами не достанешь. Да еще течение! – пояснил Сотников.
Тубяку остался на левом берегу с оленями, а Мотюмяку вернулся назад.
– Воды набрал в сапоги? – поинтересовался Сотников.
Хвостов лег на землю, поднял вверх одну ногу, потом вторую.
Вода из бродней не лилась.
– Значит не успел, коль сухо, – сказал Александр Петрович. – А у нас голяшки еще длинней. Главное, не оступиться.
Они перенесли ружья, спальные мешки, бутыли. Остались иряки с привязанной поклажей. Нарты несли над водой, чтобы не замочить провизию, хотя она и была в кожаных мешках.
– Киприян Михайлович, не пора ли червячка заморить? Александр Петрович протрясся на нартах. Еда вниз ушла, – пошутил Мотюмяку, глядя на Кытманова.
– Можно и заморить. Доставай припасы. Будем обедать.
Тубяку увел оленей от берега, нашел обдуваемое ягельное место и посадил их на длинный поводок, для отдыха.
Потом собрал и поджег кучу ерника и мха. Густой дым завис над землей.
На одном из иряков разложили съестное. Ели быстро, опасаясь летящего прямо в рот гнуса. Даже дымокур был бессилен перед нахальными насекомыми.
Пока чаевничали да говорили о том о сем, мало кто прислушивался к пронзительным крикам гагар, долетающим с неба и со спрятавшихся в ивняке озер.
– Гагара шибко стонет. Погода плохая идет! – посмотрел в небо Мотюмяку. – Надо успеть пройти еще верст десять. Скоро горы, там ветер меньше.
И опять поскрипывают санки, слышится приглушенный голос Хвостова, понятный лишь оленям да пастуху Тубяку. Собака спит на оленьей шкуре, положив голову на передние лапы, вздрагивает и просыпается, когда нарта почти ложится набок или вспорхнет куропатка, будто выстрел. Мунси в такие минуты открывает глаза и с надеждой смотрит на своего хозяина Хвостова, будто верит, что тот не даст ее в обиду, не позволит опрокинуться нарте.
Тубяку на иряке клюет носом, спит с поводком на руке. С нарт слетит – олени не убегут. Он не выпустит веревку из рук до тех пор, пока не остановятся олени, даже если они поволокут по земле.
Небо хмурится. Задул холодный север, и сразу летняя тундра превратилась в осеннюю. Встревожились птицы, прячась в кустарниках и в высокой траве от наседающего сверху ветра. Пошел редкий снежок, потом гуще и гуще. Побелели вершины сопок, зелень листвы.
– Вот тебе и лето! – крикнул Кытманов съежившемуся Сотникову. – Июль, а снег, как в октябре!
– Удивляйся, Александр Петрович, но это не зима. Это север проказничает. Такое у нас бывает. Ветер переменится, юг подует и эту белую пелену как собака языком слижет.
А у Александра Петровича в голове сомнения. Не возьмет в толк, как ориентируется в этом бездорожье Хвостов, когда тундра, куда ни кинь, везде кажется одинаковой? По озерам? Дак их сотни, больших и малых! Одни пересыхают, другие рождаются после