голову с зажатым в зубах шестипенсовиком, вдруг решился на то, о чем ранее не мог и помыслить. Монета выпала из его рта, который затем нашел ее губы и впервые ощутил, как ему показалось, вкус настоящей жизни за пределами этих унылых стен, за пределами его самого. Он любил ее, и в этом был весь смысл всего на свете.
Она ответила на поцелуй, и весьма пылко. Он почувствовал ее язык у себя во рту; ощущение было приятным, и оно распространилось по телу, начало пульсировать у него между ног, но внезапно она вздрогнула всем телом и сбросила его с кровати на пол. А затем уставилась на него с потрясенным видом. То, что она почувствовала на его губах, не было вкусом страсти – то был вкус молозива. Так она узнала о своем состоянии, и это стало причиной ее стремительного отъезда.
Холодным мартовским утром, когда жизнь вокруг только начинала пробуждаться, его жизнь подошла к концу. На бумажке, подсунутой под дверь, ее рукой было написано:
«Не слишком увлекайся, Фредди…»
Однако он уже слишком увлекся.
«И никогда не забывай меня».
Никогда. Никогда. Никогда.
«Ливерпуль-стрит». Дрейк тупо уставился на табличку с названием станции. И лишь в самый последний момент перед закрытием дверей заметил, что Мисси вышла из вагона. Он успел всунуть свой чемодан между сходящимися створками, заставив их вновь распахнуться, и выскочил на платформу. Мисси шла впереди, ее платиновые волосы покачивались в такт шагам. Он чуть сдвинул назад шляпу, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и пошел следом, сохраняя дистанцию.
Она пересекла станционный вестибюль в направлении Бишопсгейтской лестницы. Когда она наверху исчезла из виду, он ускорился, прыгая через ступеньки, и в сумеречном свете разглядел ее переходящей улицу. Перед полицейским участком она ненадолго задержалась, как будто раздумывая, но, похоже, изменила решение и направилась по Брашфилд-стрит, мимо фруктового рынка. И вдруг остановилась. Он отвернулся, присел и сделал вид, будто завязывает шнурок. Она двинулась дальше, и он последовал за ней до Коммершиал-стрит, где она взмахом руки поприветствовала какую-то женщину перед входом в бар «Десять колокольчиков». Уже собравшись перейти улицу, она вновь остановилась, словно что-то вспомнив. С каждой пройденной улицей, казалось, один за другим отслаиваются, как шелуха, прошедшие годы. Резко свернув налево, она прибавила шагу. Свернула на Фолгейт-стрит, потом сделала еще один поворот и пошла в противоположном направлении…
Черт, этого не может быть, подумал Дрейк.
Но так оно и было.
Когда он вывернул из-за угла, на улице не было никого, кроме Мисси.
Она стояла посреди проезжей части, глядя на дом, который покосился, привалившись боком к соседним развалинам, – калека, лишь чудом еще не упавший. Именно так она и называла его, будучи в легком подпитии или в печали: дом-калека. Утечка и взрыв газа почти преуспели там, где не справились бомбы Гитлера.
Неосторожные слова уносят жизни, и непогашенные сигареты с ними в этом заодно, подумала Мисси, закуривая.
Затем подняла камень и бросила его в заколоченное