Ноэль!
– А может быть, ты не уедешь так скоро? Не уезжай, если можешь.
– Если бы я мог, дорогая! Но я не могу.
– Да, я знаю.
Юный Морленд схватился за голову.
– Все мы сейчас плывем в одной лодке; но не вечно же это будет продолжаться! А теперь, когда мы помолвлены, мы сможем быть вместе все время, пока я не получу разрешения, или как это там называется. А потом…
– Папа захочет, чтобы мы повенчались в церкви. Но мне все равно.
Глядя сверху на ее закрытые глаза, на опущенные ресницы, юный Морленд думал: «Бог мой, я в раю!»
И еще один короткий час прошел, пока она не высвободилась из его объятий.
– Надо идти, Сирил. Поцелуй меня еще раз.
Было время обеда, и они бегом начали спускаться с холма.
Эдвард Пирсон возвращался с вечерней службы, на которой читал Библию, и увидел их издали. Он сжал губы. Их долго не было, и это сердило его. Но что он может сделать? Перед этой юной любовью он чувствовал себя странно беспомощным. Вечером, открыв дверь своей комнаты, он увидел на подоконнике Ноэль; она сидела в халате, освещенная лунным светом.
– Не зажигай огня, папочка! Я должна тебе что-то сказать.
Она потрогала золотой крестик и повернула его.
– Я помолвлена с Сирилом; мы хотим пожениться на этой неделе.
Пирсону показалось, что его ударили под ребра; у него вырвался какой-то нечленораздельный звук. Ноэль торопливо продолжала:
– Видишь ли, это необходимо; он каждый день может уехать на фронт.
Как он ни был ошеломлен, он должен был признать, что в ее словах есть доля здравого смысла. Но он сказал:
– Милая моя, ты ведь еще ребенок. Брак – самое серьезное дело в жизни. А вы и знакомы-то всего три недели!
– Я все это понимаю, папа. – Ее голос звучал на удивление спокойно. – Но нам нельзя ждать. Он ведь может никогда не вернуться, понимаешь? И тогда получится, что я сама отказалась от него.
– Но, Ноэль, представь себе, что он действительно не вернется. Тогда тебе будет еще хуже.
Она выпустила крестик, взяла его руку и прижала к сердцу. Но голос ее был все так же спокоен.
– Нет. Так будет гораздо лучше; ты думаешь, что я не знаю своих чувств. Но я их знаю.
Сердце Пирсона-человека смягчилось, но он был еще и священник.
– Нолли, настоящий брак – это союз душ; а для этого нужно время. Время, чтобы убедиться, что вы оба чувствуете и думаете одинаково и любите одно и то же.
– Да, я знаю. Но у нас так и есть.
– Ты еще не можешь этого сказать, дорогая; да и никто не может за три недели.
– Но ведь теперь не обычное время, правда? Теперь людям приходится спешить во всем. О папа! Будь же ангелом! Мама, наверно, поняла бы и позволила мне, я знаю!
Пирсон отнял у нее руку; эти слова ранили его, напомнив об утрате, напомнив и о том, как плохо он заменял ей мать.
– Послушай, Нолли, – сказал он. – Столько лет прошло с тех пор, как она покинула нас, а я все оставался одиноким; это потому,