мать, укоризненно качая головой.
Признаться, забыл. Да и немудрено, ведь с прошлого нашего приезда в родные места прошло почти два года. За это время ни он мне, ни я ему ничем не напоминали.
После материнских слов уже до самого утра не мог сомкнуть глаз. Хотя позади была долгая дорога из русского города Коврова, где я служил в военной газете, через Москву в Минск. Оттуда пассажирским поездом, прозванным в народе «кругосветкой», к любимой с детства маленькой железнодорожной станции под названием Ловча. Миниатюрный кирпичный вокзальчик украшала мемориальная доска, посвященная русскому поэту Александру Блоку. Он когда-то в годы Первой мировой войны сошел здесь с поезда, чтобы попасть в одну из русских воинских частей, расположенную на линии фронта с германцами в районе деревни Колбы Пинского уезда. Ничем особенным этот великий русский поэт на полесской земле не отметился. Но она все равно выразила ему свою благодарность даже за то, что волею судьбы он когда-то прожил здесь несколько месяцев, – создала в его честь музей в деревне Лопатино, посвятила ежегодный литературный праздник «Блоковские чтения».
Несколько иная судьба выпала памяти служившего в то же самое время на той же станции Парохонск Максима Горецкого. Величине для нас весьма значимой в литературном плане. Немногие знают об этом периоде поэта. Практически исчезнувшее из литературного наследия здешних мест имя просит вернуть его на подобающее ему место.
Мемориальная доска на лунинском вокзальчике из дани памяти, но Александру Блоку.
Нынешнее здание было совсем не тем большим помещением, просторным, деревянным, со служебными комнатами и жильем для семьи начальника разъезда, огороженным от вагонного перестука длинными рядами сирени, большим садом с толстенными дубами.
В развилке одного из них добрым знаком высилось вековое гнездо аистов. Молва гласит, что птицы его построили в день открытия вокзала ранней весной 1882 года. С того времени каждое новое поколение их обязательно добавляло свою ветку. Став многоэтажным, оно вобрало в себя и многочисленных окрестных птиц помельче. В гнезде чернели дыры, куда сновали синицы и воробьи. Только такому огромному дереву было под силу выдержать всю его тяжесть.
Когда-то в зале ожидания, протапливаемом обложенными расписным кафелем печками, стояли удобные деревянные диваны с удивительными вензелями на спинках. Дождливой осенью, морозной зимой народ из окрестных деревень в ожидании поезда грелся у этих печек, у коновязи кормил лошадей, доставая его с доверху набитых санных кошелей.
Теперь здесь находился каменный шесть на шесть метров домик, увешанный проводами, с одной скамьей напротив окошка дежурного по разъезду и кассира одновременно.
Ныне, как и ежегодно, над станцией пахло подсохшей травой: кто-то обкосил ближнее болото. Сенной аромат забивал запах прогретого за летний день мазута – пропитки шпал железной дороги. Лягушки-полуночницы кричали вслед уходящему поезду так, словно подгоняли его своим кваканьем уезжать подальше от этих благословенных тишиной